Житейная история. Колымеевы. Андрей Антипин

бани. Алдар постреливал из малопульки голубей, гревшихся на крыше сеновала, скармливал мягкие тушки собаке. На него-то и упали подозрения. «Фашист недобитый! Бандера!» – с крыльца слыша винтовочные хлопки, выругалась старуха, но в ссору не полезла: как доказать, если по воде вилами писано. А там старуха подсмотрела, как бурят утром выпускает Маруську из кладовки, и догадалась, что кошка, храня в себе зачатки будущих пушистых комочков, продалась за кружку молока ловить упоровских мышей. Но старуха и в себе, и в окружающих упорно поддерживала мнение, что Маруську запирали силком: «Вижу: выпуска-ает втихаря! Испугался, конечно, что к прокурору пойду!» Она не стеснялась маленького наговора и даже была уверена, что никакого наговора с её стороны нет. Впрочем, и соседи не оставались в долгу, и однажды Тамара в глаза старухе вывалила то, что до этого было пищей сплетен. «Я вредительством занимаюсь?! – опешила старуха. – Да я даже не гляжу на твоих пустых коров!» От незаслуженной обиды Августина Павловна подходящего слова не смогла сказать себе в защиту, а вспоминая об этом, корилась весь вечер и с горя нахватала лишнего давления – головой не пошевелить, только круги летают перед глазами, хоть палец продевай…

      Проснувшись сегодня до света, она твёрдо решила встретить день на ногах и до прихода старика справить какую-никакую работёнку по дому, однако же махнула на немытую посуду и грязное бельё на лавке и, проводив Колымеева, забралась в постель: лишний час полезную службу не сослужит теперь, когда хоть век жизни ещё нарезай, а всё идёт ко праху. Лёжа на скомканной постели, бесцельно смотрела на стену, точно стараясь увидеть что-то вне, и огорчилась, когда взгляд упёрся в бурые бугры извёстки, отставшей там, где подтекала крыша, по новой меси известь да карабкайся под потолок…

      Напоровшись на мысль о побелке, старуха отвернулась к другой стене, той, что отделяла спаленку от зала. На этой висел фотографический календарь с кошкой. Столбики циферок по прошествии лет старуха заклеила тетрадным листком с ручной датировкой церковных праздников. Цифр, указывающих год, уже не было видно, но Августина Павловна и так помнила: в то лето убился Алёша – и временная стрелка словно зарочилась в её часах…

      – И не думала не гадала, что когда-нибудь вот так жить буду! Надо было штук пять-шесть нарожать, тогда бы, может… Либо Бог наказал? Приснись хотя бы, Алёшенька, а то сколь годов прошло – и ни ра-а-зу! Я уж забывать стала, какой ты есь из себя…

      Календарь висел над горкой, а в нём покоился от глаз подале выпуск «Огонька». Серая обложка отвалилась со скреп, бумага пожелтела. Журнал был неумело спрятан под тряпьём, и, открыв пенал, старуха тут же нашла его. С журналом в руках села на колпак швейной машинки… и открыла первую страницу. Там она увидела праздничные стихи. Старуха помнила лесенку слов наизусть, хоть так давно это было, – нет, не в другой жизни, а в той единственной, что была у неё и прожив которую старуха вошла в смерть, в её предчувствие, с недавних пор ставшее формой её земного существования. А другой жизни у неё не было.

      – Тот день был самым радостным на свете, сама весна