Руфь. Элизабет Гаскелл

пыталась найти убежище, наполнился веселыми детскими голосами, беготней и смехом. Счастливцы! Еще не пришел их черед понять, что такое горе. Она пыталась попросить оставить ее в покое и не сводить с ума, но валлийские мальчишки не знали по-английски ни слова, кроме вечного «дай полпенни». Сочувствия нигде не было, но вдруг, как раз в ту минуту, когда она едва не обиделась на самого Господа, печально опущенный взор заметил упавшую на платье тень. Подняв голову, девушка увидела того горбатого джентльмена, которого встречала уже дважды.

      Привлеченный шумом толпы детей, он по-валлийски спросил, что происходит, но ответа не понял и, руководствуясь жестами, вошел в калитку, а там на невысоком земляном пригорке увидел ту самую девушку, на которую в первый раз обратил внимание из-за чистой, почти небесной красоты, а во второй – из-за сложной ситуации, в которой она оказалась. И вот теперь красавица сидела съежившись, словно измученное, загнанное существо, и смотрела с диким отчаянием, придававшим прелестному лицу почти яростное выражение. Платье выглядело поношенным и грязным, шляпа потеряла форму. Несчастная, всеми покинутая бродяжка вызывала в душе сочувствие.

      Светившаяся в глубоких глазах чистая жалость тронула окаменевшее от горя сердце. Не отводя взгляда, словно впитывая доброту и участие, Руфь проговорила тихо, медленно и скорбно:

      – Он бросил меня, сэр. Просто взял и уехал.

      Прежде чем джентльмен успел вымолвить хоть слово утешения, она залилась самыми безысходными, самыми бурными слезами, какие только можно представить. Облеченные в слова переживания потрясли ее душу, а рыдания и стоны ранили его сердце, но, понимая, что ни единый произнесенный им звук не достигнет цели и даже не будет услышан, незнакомец стоял молча, в то время как Руфь безудержно выплескивала скопившееся горе. Наконец, обессилев и лишившись слез, сквозь тихие всхлипы она услышала негромкие, обращенные к небесам слова:

      – О Господи! Ради Христа, сжалься над несчастной!

      Руфь подняла голову и обратила на джентльмена почти осмысленный взгляд. Потом посмотрела внимательнее, как будто слова затронули в душе какую-то струну, и она попыталась услышать эхо. Так и случилось. То ли жалость в глазах незнакомца, то ли его краткое, но страстное воззвание напомнили о днях детства, когда она сидела возле колен матушки. Захотелось вспомнить каждый день, каждый миг того счастливого времени.

      Джентльмен не беспокоил расспросами, поскольку сам чувствовал себя глубоко потрясенным обстоятельствами и обращенным к нему бледным, изможденным лицом, и сознавал необходимость высшего терпения. Но внезапно девушка испугала его, как испугалась сама острого приступа страдания: вскочила, оттолкнула невольного свидетеля своих мук и бросилась к калитке. Из-за увечья джентльмен не мог двигаться так же активно, но постарался не отстать – перешел через дорогу и, чтобы сократить