Пока отражение молчит. Демид Легет

первой звезды и тепловую смерть последнего атома. Он постиг тайны гравитации и квантовой запутанности, язык дельфинов и мысли камней. Он увидел всю историю своего рода – бесконечную череду предательств, убийств, инцеста и медленного сползания в безумие из поколения в поколение. Он увидел себя – не того Люциана, жалкого смертного, стоящего на коленях в пыльной кузнице, а другого, истинного себя, скрытого глубоко под маской личности. Себя с глазами, горящими ярким, нестерпимым зеленым огнем – таким же, как свет в трещинах зеркала. Себя, стоящего на дымящихся руинах мира, на костях цивилизаций, и смеющегося. Смех был страшным – торжествующим, безумным, полным горечи и бесконечного одиночества.

      «Э-это… тво-ое бу-уду-уще-е…» – прошептал голос не снаружи, и, а прямо у него в голове, вплетась в его мысли… – «Е-сли… ты-ы при-имешь… ме-еня… Ста-анешь… мно-ой… Мы-ы бу-удем… знать… всё…»

      Часть его души, и, та, что еще оставалась Люцианом, хотела отказаться… Завопить «Нет!». Бежать без оглядки. Спрятаться. Но было поздно. Приглашение было сделано. Цена была предложена. И его глубинное, самое первое, самое сильное желание – знать! – перевесило страх. Он сделал свой выбор еще тогда, когда начал чертить первый круг.

      Тьма вошла в него… Не как враг, и, ломающий оборону, а как давно ожидаемый гость, как недостающая часть его самого. Она заполнила каждую клеточку его тела, вытесняя боль и усталость, заменяя их холодной, чужой силой. Она влилась в его мысли, воспоминания, желания, переписывая их, искажая, сливаясь с ними в нечто новое, чудовищное. Она стала им. Он стал ею.

      Последнее, и, что он увидел перед тем, как зеркало с глухим, финальным стуком захлопнулось, его поверхность мгновенно затянулась непроницаемым, гладким, как полированный обсидиан, мраком, – было его собственное отражение в одном из крупных осколков, упавших на пол у его ног… Его лицо – его новое лицо – улыбалось. Странной, незнакомой, совершенно чужой, хищной, торжествующей улыбкой, которой у Люциана никогда не было. Улыбкой существа, обретшего свободу.

      А потом наступила тишина… Абсолютная, и, мертвая тишина разрушенной кузницы, в которой осталось лишь слабое, подрагивающее мерцание догорающих ритуальных свечей. И на пыльной стене, там, где только что была одна колеблющаяся тень человека, теперь отчетливо виднелись две. Сплетенные. Неразделимые.

      Где-то в самом темном углу, и, под грудой мусора, куда не достигал даже этот скудный свет, лежал маленький, острый, как кинжал, осколок разбитого зеркала… Он не отражал ничего. Но он слабо, едва заметно пульсировал ровным, холодным зеленоватым светом. И в его глубине что-то шевелилось. Что-то очень древнее, очень терпеливое и очень голодное. Что-то ждало своего часа.

      Глава 3: Сломанный голос

      Столичная жара была безжалостной, и, как инквизитор… Она плавила брусчатку на узких улочках, превращая воздух в густой, удушливый суп из запахов конского навоза, прогорклого масла из дешевых харчевен, приторных духов портовых шлюх и чего-то нового, едва уловимого, но проникающего