Армейские рассказы. Виктор Гурченко

вашего счастливого дня

      Осталась совсем х*йня -

      От ста до нуля.

      Разрешите забрать ваше масло? »

      – Ты, Огурец, молодец, всё запомнил, – внимательно выслушав меня говорит младший сержант Шабалтас, – будешь старшим. Сказку расскажешь всем и выучишь вместе сними, понятно, да? Спрашивать буду с тебя.

      – Понятно, – обречённо соглашаюсь я.

      – Вечером экзамен, – сержант загадочно улыбается и заговорщически подмигивает.

           В течение дня пересказываю сказку всему отделению, кроме меня это девять человек. К вечеру все уже знают незамысловатый стишок наизусть. Ну, почти все.

      – Что, все выучили? – удивляется Шабалтас.

      – Я старался, – скромно отвечаю я.

      – Сейчас проверим, – как-то хитро щурится сержант и, расползаясь в довольной улыбке, тянет: – Бандю-ю-ю-к, – он знает слабое место отделения и бьëт точно в яблочко. Лицо его начинает светиться в предвкушении экзекуции.

      – Масло съели, день… З.. Закон… Закончился совсем… – бормочет Бандюк.

      – Огуре-е-е-ц, – ликует Шаболтас.

          Я переваливаюсь в проём между койками и отжимаюсь пятьдесят раз. Так повторяется несколько раз. Когда число доходит до четырёхсот отжиманий, Шабалтасу надоедает.

      – Ладно, Огурец, тебя, смотрю, не за*бëшь, Довгалев, сказку!

          Довгалëв бормочет: «Масло съели, день прошёл… »

      – Ладно, рапаны, отбой, я тоже спать, – Шабалтас встаёт с моей койки, и я наконец ложусь свободно, – Довгалëв, спи!

          Он вразвалку идёт в сержантское отделение, а мы производим долгожданный и вожделенный отбой.

      – Довгалëв, ты чего сидишь? Ложись, – говорю я и накрываюсь простыней.

          Довгалëв некоторое время смотрит в окно, потом ложится. Его мы прозвали Фламинго. Эта глава о нём.

          Более неприспособленного к армии человека, чем он, сложно представить. Рост его позволяет шагать в первых рядах колонны, но хрупкое телосложение делает его похожим на фонарный столб, пострадавший от пожара. Когда он бежит, то так сгибает руки в локтях, что становится похожим на ощипанную птицу с отрубленными крыльями, которая, несмотря ни на что, пытается разогнать воздух своими кургузыми обрубками и взлететь. Лицо его с белëсыми бесцветными глазами напоминает мордочку лабораторной мыши, которую не кормили никогда. Зовут его Олег. Он неуклюж и неловок. Кожа его бледна настолько, что ожидаешь кроме голубых вен скоро увидеть и органы. Разговаривает он мало, друзей у него нет, на вопросы отвечает односложно и тихо. В этот раз он ответил сержанту правильно и не получил от язвительного Шабалтаса новых подколов. Довгалëв накрывается простыней и закрывает глаза. Сон у всего нашего отделения наступает быстро и стремительно, так же стремительно и неотвратимо разбивается он утренними лучами и громкой командой сонного дневального – «рота, подъём!»

          Курс молодого бойца натужно, но неуклонно катится к своему апофеозу – присяге, заветной клятве на верность Родине. До её принятия, как оказалось, ты и не солдат вовсе, так, что-то среднее между призывником и солдатом, что-то аморфное и неопределённое. Если надумаешь