Армейские рассказы. Виктор Гурченко

приходится заниматься в том, что есть.

        Густые сосновые посадки, наполняющие городок, ещё сохраняют ночную прохладу, и нас, разутых босиком, водят по росе под сенью хвойных лап. Воздух напоëн смоляным липким ароматом, и от этого он, перемешиваясь с заползающей в тень жарой, становится густым и тяжёлым.

        По центральной аллее бежим вразнобой. Те, что в спортивном вырываются вперёд, а мы плетёмся в хвосте. Тяжёлые берцы гирями болтаются на ослабевших враз ногах, жаркое солнце щедро припекает чёрные бельевые майки и стриженные макушки. Вдруг мне кажется, что не добегу, становится тошно и муторно. Меня выворачивает прямо на ходу. Благо желудок пустой, и я сплëвываю длинную тягучую слюну. Никто, кажется, и не обратил внимания, всем не до меня. После зарядки снова в роту, переодеваемся и опять построение. Меня и ещё двух дневальных подзывает Козятников.

      – Короче, – невысокий сержант стоит перед нами и смотрит снизу вверх на каждого по очереди, – до заступления в наряд выучите обязанности дневального. Больше от вас ничего не требуется, там я скажу кому чем заниматься. Всё, идите стройтесь на завтрак.

        Строимся суетливо и неумело, постоянно смотрим друг на друга, ровняем ноги по воображаемой линии. Сержанты подходят то к одному, то к другому и грубыми движениями поправляют береты, одëргивают мастерки, выворачивают карманы, проверяя содержимое.

        В армии нет завтрака или обеда, есть универсальный «прием пищи». Сначала ждём на улице перед столовой. Время тянется медленно, а из окон украдкой пробирается запах кухни, мимолётно проносится мимо нас, проникает в строй. Желудки начинают урчать и исходить соком. Наконец на крыльце появляется дежурный по столовой и вальяжно оповещает:

      – Первая учебная рота, на приём пищи.

      – Заходим, рапаны, – командует Шабалтас, – на входе моем… – он на секунду заминается, потом с улыбкой продолжает: – моем ноги.

        По строю пробегает волна сдержанного смеха, и мы организованно заходим в зал. Через минуту мы с подносами в руках стоим в очереди на раздачу еды. Береты у всех заправлены под правый хлястик на плече, и очередь сливается в каскад бритых голов. Одинаковые, словно из копировальной машины, затылки неподвижной цепочкой тянутся от входа к раздаточному окну. Будто груда черепов на знаменитой картине Верещагина «Апофеоз войны», таких разных и таких одинаковых одновременно. Разность свою мы растеряли уже по пути в часть, на длинных лавках военкомата, в тентованных КамАЗах и на пунктах выдачи военной формы, и остатки её постепенно из нас выдавливают, по капле в день, словно остатки зубной пасты из тюбика.

        "Ну вот, какое-то время уже отслужил", – думаю я, стоя в очереди. "Время худо-бедно идёт. Занятия, строевая, тренировки. Еда даже весьма неплохая. Сегодня в наряд." Потом понимаю, что отслужил я только три дня, а впереди ещё триста шестьдесят два. Меня будто оглушает пыльным мешком, накатывает отчаяние и паника. От ощущения полной беспомощности голова идёт кругом. Как в это втянуться? Про армию отслужившие товарищи рассказывали много и с охотой, но никто не говорил, насколько тяжело принять сам факт неотвратимости