Аня махнула рукой:
– Да уж как судьба пошлёт. Некогда. Вот с работы пришла, надо протопить, Нину с Дорой покормить, да ещё Мария Ефимовна наша всё больше лежать стала. С ней на пару в квартире и остаёмся, на волю божью. Ей спокойнее, что хоть кто-то рядом. Вся её родня – сестры, племянницы – уехали ещё в сентябре, что ли, а она отказалась. Сначала ходила продавала вещи в комиссионный, но кому они сейчас нужны? На этом кое-как держалась, а потом хуже стало. Ослабла. Стала просить нас с Серафимой Андревной снести выменять то одно, то другое. Эх… я этого вообще не умею, Серафиме лучше удавалось, но когда ей, она в очередях с нашими карточками часами стоит. И что делать? Ну, мы с Серафимой и перестали искать покупателей. Себе вещи оставляем… Она просто так брать еду отказывается. Вон, видишь, стулья свалены?
Аня кивнула в дальний угол, куда едва пробивался свет коптилки. Там беспомощно громоздились друг на друге знаменитые резные стулья Марии Ефимовны.
– Стол её большой Серафима сумела пристроить как-то, забрали, и скатерть тоже, а стулья нет. Ну, я взяла, отдала Марии Ефимовне масло, хлеб, жмых – что было. Подумала, на крайний случай в буржуйку пойдут… Книги вот взяла, видишь? Шиллер… том Байрона.
Аня показала на внушительную стопку книг на этажерке.
– Жалко книги, – пробормотала Юлька, поведя глазом на толстые тома с золотыми обрезами, – дореволюционные издания…
– Ещё бы… Мария Ефимовна сама всю свою библиотеку уже… того… в печку, книгу за книгой. Зябнет. Предлагала ей к нам перебираться – отказалась. Серафима согласилась взять красную лампу и пуфик… Ну, получается, просто подкармливаем Марию Ефимовну, чем можем. Но много ли мы можем? Серафима тоже исхудала сильно, осунулась. Работу в госпитале уже не тянет, пару раз там сознание теряла, тяжело. На одном своём боевом характере держится.
Аня открыла дверцу буржуйки, подсунула полено.
– Ночью ещё моё пожарное дежурство на крыше. Юлька, что ты как побитая? Растерзанная вся. Ну, говори? Бежала от кого, что ли?
– Бежала, да… – Юлька не спускала остановившийся взгляд с огненных щелей печной дверцы. – Только не от кого, а… за кем… Подумать только, Аничка… Я, врач, жена доцента Уманского… – Она прикрыла глаза и покачала головой удручённо и недоумевающе.
– Так говори наконец. Что стряслось?
– Аничка, я гналась… Ты понимаешь, шла тут у вас в соседних дворах и вдруг вижу, что-то шевелится, у подвального окна. Смотрю – кошка пробирается… Кошка! Кошка, Аничка!
– Кошка? – Аня удивлённо дрогнула бровями. – Да уж, давно не вижу, с месяц. Если только домашние у кого остались. Диких всех уже… того…
– Эта, знаешь, серенькая такая, обычная… Хотела её подманить… кис-кис, говорю, подбираюсь тихонько… а она учуяла… заметалась… Я за ней, думала в угол её загнать и… господи-боже… прижать… ой… Уже шёрстки коснулась, чуть-чуть не схватила, а она как-то… из рук выскользнула и бежать, из одного двора