Кольцо. Анна Лист

Так и сказал – ужасно красивое пальто! Ужасно красивое! Ууу-жасно! – упивается Ниночка.

      В дверь постучали, и в комнату заглянула Серафима Андреевна.

      – Аня, мне племянника подкинут сегодня, поведу его гулять в парк. Хочешь, твоих возьму? Ниночка с ним побегает, а Дору я в коляске повезу, пусть на воздухе поспит. Да? Ну и хорошо, собирай девочек.

      Оставшись одна, Аня почуяла, как те странные слова, которые притаились, словно злобный крокодил на чёрном дне светлого колодца… где это было, про колодец и крокодила? Что-то из Лермонтова… почему колодец? Колодец узкий… Этот крокодил всплыл своей безобразной корявой тушей, и на поверхности показались его безжалостные холодные глаза рептилии. «Польский шпионаж» – вот эти нелепые слова. Шпионаж. Шипящее крокодилье слово. Польский… Если бы Антусь не уехал и мы бы поженились… он был бы в Ленинграде, его тоже взяли бы сейчас… За «польский шпионаж». Да какие мы поляки? Для панов совсем не поляки… Где, где то его письмо, главное, единственно настоящее, самое важное, на польском…

      Она кинулась к заветному нижнему ящику шкафа, достала одну, другую коробки, связки бумаг, книжечки документов, неуклюжие толстолистные альбомы… Вот оно. Она развернула листок, который триста лет, вечность назад вручила ей сестра Янина, и стала перечитывать раз, другой, десятый…

      – Это надо… – прошептала она, – это надо… это улика.

      А это, и это? От Янины. От тётки Альбины. От Яроцких… ещё, ещё… много писем. Заграница. Польский шпионаж. А фотографии? Что делать… Такой архив как раз на обвинение… Сжечь. Немедленно. Пока есть хоть пара часов. Затопить печку.

      Она поспешно спустилась во двор, принесла из дровяного сарая охапку наколотых берёзовых дров. Из прихожей увидела приоткрытую дверь комнаты соседки Марии Ефимовны, из кухни доносилось позвякивание чашек. Ох, вспомнила Аня, ведь на сегодня назначена примерка! Надо как-то отказывать… Пара поленьев вывалились из рук на пол. На этот грохот возник в коридоре из-за поворота на кухню обширный лоб Марии Ефимовны в венчике седых прядей:

      – Доброе утро, Анечка, заходите ко мне, я уже иду, сию минуту…

      – Мария Ефимовна, я… – начала было Аня, ещё не зная, что придумать, – я сегодня…

      – Проходите, проходите, Анечка, – Седые прядки скрылись за углом.

      Надо зайти, неудобно объясняться так впопыхах. Аня неловко прошла к Марии Ефимовне, встала у порога в так хорошо и благоговейно изученной ею комнате. Только здесь можно было догадаться, что бывшая учительница «на покое», со строгим и спокойным лицом, одетая просто и скромно, всегда лишь с классической ниткой бус на старчески морщинистой, но очень прямой шее, жила когда-то иначе, жизнью, которой Аня никогда не знала для себя. Она и любила заходить к Марии Ефимовне, приглашённая по-соседски «на чашечку кофе», и робела – от неприступной крепости мощного книжного шкафа, за стеклянными дверцами которого поблёскивали золотом тяжёлые тёмные тома; от стульев с высокими резными спинками вокруг обширной «площади» крытого толстой скатертью неколебимого