Игра против правил. Александр Рыжов

в поцелуе. Иных доказательств Алексей и не требовал, уехал в так называемый лагерь умиротворенным. Условились, что будут переписываться, а если где-нибудь в блоке найдется телефон, то еще лучше. Уже покачиваясь в кресле флотского «Икаруса», Касаткин подумал, что в ближайшем поселке есть какой-никакой почтамт, откуда можно позвонить. Пусть до него пять… да все десять километров, будет в радость их пробежать, лишь бы услышать любимый голос. Заодно и икроножные мышцы подкачает.

      …Первые дни на новом месте прошли сказочно. Клочков прекрасно помнил, зачем привез сюда своих гладиаторов: предоставил им вдоволь свободного времени, тренировки проходили раз в день по два часа плюс час на теорию. А дальше – гуляй не хочу!

      И Касаткин гулял. Он уходил далеко в чащу, вбирал в легкие лесную свежесть с привкусом прелой осенней листвы, с пряными грибными запахами и ягодной кислинкой. Он, всю жизнь проведший в душном, провонявшем выхлопными газами городе, позабыл, что можно дышать так привольно, с почти гастрономическим наслаждением, будто смакуешь изысканное блюдо.

      Еще он часто ходил к реке, смотрел на рыбацкие лодчонки, на мелкую рябь, что бежала по воде, на поросшие жухлой травой холмы, в которых, как сказывали местные, скрыты погребения тысячелетней давности… Отовсюду веяло вечностью и покоем. После трехмесячного сумасшедшего гона это было непривычно, но так замечательно!

      В занятия партнеров по команде Касаткин не вникал. Чем они развлекались, как проводили досуг – ему было неинтересно. Не то чтобы он был безучастен к ним, нет. Стратегия Петровича оказалась действенной: за лето они сплотились, перестали ощущать себя двумя враждующими группировками, молодые и «старики» отныне вели себя как равные, никакой дискриминации. Касаткин подружился с Панченко, да и Чуркин с Дончуком уже не глядели буками. Однако здесь, в природном царстве, Алексею хотелось уединения. Без анекдотов Белоногова, без трескотни Шкута, без матросских прибауток Петровича. Только торжественная тишина соснового бора.

      Так длилось неделю или полторы. Но однажды умиротворенность распахнутого в небо лесного храма была разрушена.

      Касаткин шел себе излюбленной тропинкой к Волхову, насвистывал песенку «До свиданья, лето!» из недавно просмотренного фильма о баскетболистах, как вдруг наметанным глазом хоккеиста засек сбоку шевеление.

      Остановился, прислушался. За шевелением последовал странный хруст, точно кто-то бил батогом по снопам.

      Касаткин раздвинул густой кустарник и увидел на широкой поляне Фомичева. Денис стоял к нему вполоборота и злобно, с оскаленными зубами стегал сучковатой палкой заросли папоротника. Занятие бессмысленное, глупейшее, но Фомичев, казалось, вкладывал в него всего себя, всю накопившуюся в теле энергию. Толстые стебли под неистовыми ударами всхлипывали, ломались, падали как подкошенные к его ногам, а он продолжал хлестать и хлестать. Ни дать ни взять ратник на поле битвы, крушащий ненавистных супостатов.

      – Дэн! – решился окликнуть Касаткин. – Ты чего вытворяешь?

      Рука