Молчи о нашей тайне. Полина Ласт

кому я могла довериться. – Подальше отсюда. Чтобы там пожениться, и он нас уже не достанет.

      Я особенно выделяла слово «он», никогда не называя отца «отцом» или «папой», но Лиза понимала по одному нажиму в голосе, о ком идет речь. Я его любила искренней, детской, дочерней любовь; с теплом вспоминала детство, когда папа казался мне самым добрым и сильным, как он зажал меня на шею и обнимал крепкими руками. Я всё также его люблю, но теперь его карие глаза лучились злобой, а не добром, и крепкие руки не только защищали, но и душили, причиняли боли. Он незаметно превратился в чудовище, а его любовь стала страданием, и больше я не могла это терпеть.

      – Он вас из-под земли достанет, – Лизка нахмурилась, наверняка сразу посчитав мой план провальным. – Куда б вы ни уехали. Хоть в Австралию улетай, хоть на Марс, он всё равно вернёт тебя и затянет гайки ещё крепче.

      – Илья предложил на Северный полюс, – я не сдержала улыбки. – И даже там будет лучше, если мы сможем быть вместе.

      Глава 4

ИЛЬЯ

      Первая осенняя слякоть превратила задний двор больницы в непроходимое море грязи. Старый дворник уволился ещё полгода назад, не выдержав отсутствия зарплаты и тяжёлого труда, и без него дождь быстро размыл осевшую за лето городскую пыль и комья земли, отпавшие с колёс скорой помощи. Мораль внутри меня назойливо жужжала слова институтских преподавателей: «Больница должна быть чистой везде: от территории, до умов её врачей». Но циничный реализм жестоко отрезал: «Может сам выйдешь мести двор за копейки, раз так любишь стерильность?»

      Я ежился от промозглого ветра и воровато огладывался, докуривая третью сигарету. Прохудившийся свитер, натянутый под белый халат вопреки всем нормам, не спасал от холодного осеннего ветра. Хотя, может быть, меня трясло не от переменчивого Питерского климата, а от страха?

      От тихого шуршания колёс по моей спине пробежали мурашки. Чёрный джип въехал на территорию больницы, и в его неторопливом движении читалась наглость, будто больница уже стала его полноправной территорией. Тонированное стекло медленно опустилось, моё бледное отражение превратилось в бритоголовое чудище с кривым ломанным носом и надменной усмешкой. От одного его вида в горле встал горький желчный ком, и вязкая слюна не смогла его подавить. Гога – не имя, погоняло, кличка, как у пса; но на цепи сидел я, а не он.

      – Ну, че, дохтор, принёс?

      Я не стал его поправлять, хотя замена «доктора» на «дохтора» навевала мне мысль, что кто-то обязательно должен сдохнуть от моих рук.

      – Принёс.

      Из-за пазухи я вытащил свёрток. Обычный чёрный пакет с подогнутыми краями он небрежно кинул с на соседнее сидение, и я невольно поморщился, представив, как тонкое стекло ампул разбивается, крошится, впивается в тонкий полиэтилен, а обезболивающие растекаются и теряют свою цену. Гога достал из бардачка конверт и протянул мне. Но стоило протянуть руку, как конверт в злой насмешке упал на землю.

      – Пересчитывать будешь?

      – Нет, вы же честные люди.

      Остатки