Условия человеческого существования. Вячеслав Юрьевич Сухнев

бы попировала! Нет, надо было обязательно меня на утро без хлеба оставлять… Крепкий дух закусок и винного перегара выползал в коридор и соперничал с запахами свежей клеевой краски и оконной замазки. Батареи отопления, с вечера еле тёплые, теперь полыхали. И в этой банной атмосфере новоселья крепко спали в своих кельях молодые специалисты – бухгалтеры, инженеры-строители, агрономы. Спали, ибо шёл пятый час то ли ещё ночи, то ли уже утра. И Амельяновск спал – ни звука не доносилось с улицы, припорошенной мелким нарядным снегом.

      Один Сергей Михайлович, утолив жажду и постанывая от приливов головной боли, шастал по комнате на коленках и заглядывал под липкие от краски плинтусы. Дыру он нашёл не сразу – в самом углу, у окна. Небольшое, вроде, отверстие, не верилось, что сюда могла пролезть тварь, пировавшая на столе. Но заметил Сергей Михайлович на плинтусе рваные царапины – словно тупой пилой водили. И ещё заметил крошки дерева. Тогда и уверился, что дыра – это вход в крысиные катакомбы, в царство мрака. На всякий случай, для контроля, поставил возле дыры спичечный коробок. Потом разделся, сложил на дарёную табуретку одежонку и свет благовоспитанно погасил.

      Следующий день был всенародным выходным. С запада задул тёплый ветер, снег послушно растаял, лишь кое-где на крышах и в огородах остались пятна недавней пороши. Дорогу развезло, в холодных лужах отражалось хмурое низкое небо. Сергей Михайлович отправился за продуктами.

      Новое пристанище его стояло, как и хата уборщицы Александры, на краю Амельяновска, над Широкой балкой. Идти надо было в центр, на Вторую остановку, к магазину. Тротуаров в посёлке не водилось, все амельяновцы осенью и весной обувались в резиновые сапоги. Жидкую грязь посреди улицы разделяли бугристые колеи, а под заборами она стояла сплошной манной кашей. Учитель шлепал по грязи в новых сапогах, которые немилосердно натирали икры. Сапоги пробили небольшую брешь в бюджете, но Сергей Михайлович понимал, что это оправданная трата. Он вспомнил триумфальную арку при въезде в Амельяновск – её украшал жестяной хлебный колос в три метра вышиной. Гербу поселка более соответствовал бы резиновый сапог такого же размера. У крылец во дворах торчали ведра, тазы и даже детские ванночки – с водой и вениками. В этих водоёмах полагалось обмывать сапоги перед тем, как войти в жилище.

      На центральной площади всё так же горело желтком средоточие районной власти, а перед сквериком сиротливо стоял памятник с протянутой рукой. Памятник потускнел – его отдраили перед ноябрьскими торжествами от летней пыли, но перестарались. И теперь скульптура почти ничем не отличалась по цвету от грязи, из которой произрастала. Недаром речено: заставь дурака Богу молиться…

      Не отличался по цвету от земли и Дом культуры, стоящий углом к райсовету. Это было неуклюжее типовое здание с колоннами и портиком, детище позднего сталинского ампира. Здесь по вечерам крутили кинофильмы и танцевали в фойе. За Домом культуры над муравейником дворов виднелась длинная зелёная крыша