Тьма во мне. Александр Манахов

к одному из них, желая убедиться, что глаза меня не обманывают. Так и есть. Камин был высоким, выше моего роста, и великолепным. Его украшала скульптура дракона, как бы зацепившегося за левый верхний угол очага, словно за кусок скалы. Пасть была разверста, крылья сложены за спиной, а длинный хвост вился по всему камину, словно дракон только что опустился на отвесную гору, завидев где-то свою добычу. Казалось, еще мгновение, и он неистовый и свободный, как сама природа, спрыгнет со своего уступа и воспарит над этим миром.

      Но даже не столько красота искусной работы привлекла и удивила меня, сколько необыкновенное пламя, которое горело в камине без всяких дров. И было оно лилово-синим, как отблески заката в воде. Во втором камине, украшенном фигурками тысячи каменных ящериц, это я видел даже отсюда, горело изумрудно-золотое пламя.

      – Папа, – неожиданно услышал я голос Редерика, – а нам эти книги можно читать, или они только для вас с Ториэном?

      – Здесь много книг на древних языках, которые ты не сможешь понять, – ответил сыну Хагамар, – но каждый человек, стремящийся к знаниям, желанный гость в этом месте. Поэтому, да, вам всем можно смотреть и читать эти книги. Только если что-то будете брать с полок, обязательно потом ставьте на место. Это касается всех. Ториэн сегодня останется подле меня, но вы можете разойтись. Только будьте очень осторожны, книги – хрупкие создания, их легко повредить. Не обрывайте им крылья, они этого не заслужили.

      – Ты говоришь так, будто они живые. – Усмехнулся Редерик.

      – Душа, – серьезно пояснил Хагамар, – это чей-то животворящий посыл, записанный в виде сплетения незримых сил. А эти книги полны всякого посыла, как созидательного, так и разрушительного. Именно поэтому вы должны соблюдать осторожность. Жизнь – это не только то, что бегает, летает и ползает.

      – Надо же, он совсем не жжется. Я чувствую холод. – Сказал мой брат. Он сидел на корточках возле последнего камина, и рука его по локоть ушла вглубь широкой ниши. Я подошел ближе, но не разделил его восторга. Камин этот был уже не красив, а страшен. Нет, мастерством исполнения он не то, что не уступал, но даже превосходил двух своих собратьев. Но его украшали, если такое слово здесь вообще применимо, фигуры скрюченных, корчащихся от боли и ужаса голых людей, выставивших на показ все, что только можно было выставить. Лица их были чудовищно искажены, рты раскрыты в немом крике. Скульптор изобразил их так, до неприличия, правдиво, что, глядя в эти переплетенные каменные тела, я испытывал и сострадание, и отвращение сразу. Пламя, которое горело внутри камина, было совершенно черным, но в то же время имевшим неправильное, как бы обратное свечение. Белизна превращалась в черноту, и было в этом что-то ужасно извращенное, я бы даже сказал, непристойное, словно насмешка над самой жизнью. Оттого камин этот, казался уже не камином вовсе, а сооружением куда более страшным. Наверняка, как раз об этом в народе ходили слухи. Не удивительно. Любой человек, мог принять