Брошенец. Зоя Константиновна Илькович

спросил бы у него?

      – Зачем он создал этот мир?

       Люба подошла к краю сопки. Вид с нее был замечательно красив! Внизу, в неширокой долине, протекала небольшая речка, несколько больших валунов расположились вдоль нее. За этой сопкой шла следующая, еще и еще.

      – Сколько сопок нужно миновать, чтобы дойти до дома? – подумала вдруг она и опустила плечи.

      – Нарушаешь условия! – догадался о ее мыслях Василий и обнял ее. – Мы же договорились – сейчас только мы. Кинь взор, наконец, на нормального мужика!

      Она кивнула и стала смотреть, как он деловито готовил место, где они могли бы сесть. Расстелив одеяло, он усадил ее так, чтобы было хорошо видна окружающая их природа, и сел рядом. Однако не стал ее обнимать. На некоторое время задумавшись, он вдруг произнес:

      – Сегодня я привел тебя сюда, чтобы рассказать о себе, и чтобы нам при этом никто не мешал.

      Ей давно хотелось узнать о нем больше, но она боялась расспрашивать его. С другой стороны, боялась узнать о нем еще более ужасные вещи, чем те, о которых ей было известно.

      – Кто твои родители? – спросил он.

      – Мама и бабушка учительницы, папа и дедушка были военными, их уже нет.

      – Значит, ты не знаешь истинного значения сиротства. А я не знаю, кем я зачат и рожден, – начал свой рассказ Василий. – Мое имя не Василий, но ты узнаешь его, если удачно перейдем границу. Имя мне дали в Доме ребенка. Меня нашли новорожденным, выброшенным в общественный туалет среди зимы, завернутым в грязную тряпку и примерзшим спиной к фекалиям. И даже пуповина не была перерезана. Видно, мой организм с рождения был крепким, поэтому я выжил на морозе.

      До трех лет я находился в Доме ребенка. Говорить и все помнить я начал в очень раннем возрасте, помню себя уже двухлетним. Помню, что никогда не чувствовал себя защищенным и всегда ожидал чего-то плохого. Няньки в Доме ребенка были стервы еще те, сидение на горшках часами было еще не самым плохим испытанием для нас. Самой страшной была кладовка, где на гвозде висел ремень, и куда нас закрывали за всякие нарушения. В ней водились мыши, и нам, мелюзге, было так страшно там находиться, что мы жутко орали.

      В три года я уже узнал, что на свете, кроме нянек и воспитателей существуют добрые мамы и папы, у которых много игрушек и сладостей. Которые теряют своих детей и потом приходят их забирать в Дом ребенка. Каждый раз, когда приходили за ребенком усыновители, остальные дети бросались к ним с отчаянной просьбой забрать и их. Я же степенно подходил к ним и спрашивал: «Вы не хотите быть моими мамой и папой?» Но никто не хотел, потому что нянечки называли меня «говнюком» за то, что меня нашли в уборной. По причине своего младенчества я не знал значения этого слова, и так привык к нему, что на вопрос, как меня зовут, отвечал: «Говнюк». Некоторые смеялись, некоторые просто отходили, но никто и никогда не встал на мою защиту.

      После трех лет меня перевели в детский дом. Там я сразу познакомился с мальчишкой, который стал моим другом, звали его Витька. Он был немного постарше меня, тоже недавно переведен сюда, но уже успел отхлебнуть от здешних порядков. Витька