Брошенец. Зоя Константиновна Илькович

и больше мы их не видели. Иногда приходили будущие усыновители, присматривались к детям, затем забирали кого-нибудь из детей.

      Меня забирать никто не пытался, хотя я страстно этого желал. Я всегда считал, что просто потерялся, и моя мама все равно найдет меня. Каждый день на прогулке, а когда подрос, сам, я стоял возле ворот и часами ждал маму. Зимой иногда замерзал до посинения, боясь, что она вдруг пройдет мимо и меня не заметит. Часто я спрашивал проходивших мимо женщин: «Вы не моя мама?». Некоторые отвечали «нет», некоторые просто шли мимо, а одна, которая часто здесь проходила, говорила просто: «Отстань!»

      Шло время, и я пошел в школу. Учеба давалась легко, задания я выполнял быстро. К семи годам я читал так хорошо, что меня в наказание за шалости сажали на стул и заставляли читать газету от корки до корки, за что им большое спасибо, так как результат был обратным. Я научился читать очень быстро и полюбил чтение. Если было что читать, я уходил с книгой в какой-нибудь угол, особенно мне нравилось место на широком подоконнике в дальнем коридоре, где за шторой меня не было видно, но это место нужно было еще отвоевать.

      Я рос крупным пацаном, и дети прозвали меня «бычком» за рост и силу. Когда была возможность, я устраивал себе отдушину от унылой жизни, уходя в младшую группу, и катал там на себе малышей. Им это очень нравилось, и они ожидали меня. Как только я появлялся в дверях, они сразу наваливались на меня, валили на пол и, хохоча, начинали со мной бороться, затем я по очереди катал их на спине.

      Однажды я увидел, как Макарьевна, которую очень легко было раздразнить, в коридоре лупила тряпкой, которой мыла полы, шестилетнего Ваську, худого и слабого мальчишку, за пролитую из кружки воду. Мне было восемь лет, я был силен не по годам и имел огромное желание бороться за свое место под солнцем.

      Все во мне задрожало от ярости. Я налетел на проклятую мучительницу, и головой и руками свалил ее жирное тело на пол. Естественно, что после этого я оказался в карцере, вдобавок получив ремнем, и меня там «забыли» на два дня без воды и еды. Отсутствие обнаружила директор, когда я уже лежал на холодном полу почти без сознания.

      Отойдя от пребывания в карцере, я, встретив в коридоре Макарьевну одну, тихо сказал ей, что, когда вырасту, убью ее.

      – Попробуй еще дожить до этого времени! – зло пробурчала баба и треснула меня по затылку.

      С тех пор Макарьевна взъелась на меня окончательно, и при каждом удобном случае старалась насолить мне. Ее жутко злило, что я не давал в обиду ни себя, ни Витьку, ни Егорку, мальчишку, недавно поступившего к нам. У Егорки рубцы от ожогов были по всему телу, левая рука искалечена ожогами, и на ней отсутствовали два пальца.

      Мать Егорки была беспросветной пьяницей, работала уборщицей на рынке, таскалась с местными цыганами самого низкого пошиба и однажды что-то украла у них. В отместку цыгане схватили Егорку, нацепили на него платье из синтетики и подожгли. Егорка рассказывал, как катался по земле и орал от жуткой боли, пока не потерял