Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады. Елена Ядренцева

там великих личностей висели пучки трав – совсем мелкие листья и побольше, и что-то с жёлтыми соцветиями, как серединки у ромашки, и ещё что-то, похожее на крапиву.

      – М-да, – сказал Ференц, с усилием, но всё-таки одним движением стаскивая одну из парт на пол и тут же на неё усаживаясь. – Как хорошо, что битв сейчас особо не происходит. Негде было бы лечиться, да и целители куда-то поразъехались. Карина, подойдёшь?

      Она подошла. Гюрза стоял спиной к двери – хмурился, но молчал. Непонятно, за кем присматривал – за отцом или за ней – и кого от кого готов был защищать; а может, их обоих друг от друга.

      – Я просто посмотрю, – сказал Ференц, – и ничего не буду делать без твоего согласия. Хорошо?

      Зачем он спрашивает? Почему было не взять за руку или за волосы и просто не втащить сюда и не сделать что там надо? Раз она виновата, раз она подставилась. Раз она всему залу что-то там выкрикивала. Если спрашивает – это что же он там собрался с ней?..

      – Да ты пугаешь её всё ещё, – сказал Гюрза. – Помнишь, это как со мной было?

      – Да я-то помню, – сказал Ференц. – Как не помнить. И почему же вы все…

      – Ай, дай мне уже.

      Карина всё смотрела на одного и на второго – только головой мотала. Солнце светило, и на доске хотелось рисовать что-нибудь этакое, проткнутые стрелой сердечки например. Как странно чувствуешь себя, когда лишился речи, – вернее, не совсем ещё лишился, но уж если не знаешь, что услышат, лучше тогда и вовсе помолчать. В ушах звенит от тишины. Как будто в голове кто-то прошёлся тряпкой и протёр окно – и стёкла сияют.

      – Слушай, – сказал Гюрза, подходя и зачем-то садясь перед ней на корточки, – можешь взять меня за руку?

      – Зачем?

      – Да просто возьми, я тебя прошу.

      Он протянул ей руку безо всяких там, как для пожатия, и Карина взяла. Ну, тёплая рука, сухая рука.

      – Если отец вдруг не то сделает – сожми её, и всё. Я за тебя скажу. – Он улыбался почему-то и смотрел снизу вверх, прямо; с чего бы ему так о ней заботиться? – Я просто тоже ненавижу, когда исцеляют. И когда начинается: а можно я сейчас, а разреши мне, а ничего не будет этакого… Фу. От всех этих присловий только хуже, всё равно же страшно.

      Ференц замер на миг – и соскочил с парты, и растрепал Гюрзе волосы. Тот тут же вскинулся:

      – Эй!

      Руку Карины он, конечно, выпустил.

      – Ну всё, всё, – сказал Ференц. – Ты, Карина, сядь. Ты, порождение хаоса, дай ей уже свою руку и замри.

      – Сам порождение, – огрызнулся Гюрза, но уселся на парту к ним ко всем боком и прикрыл глаза – Карине только руку протянул. Карина села рядом и руку взяла. Как вообще можно вылечить слова, да к тому же ещё не сказанные, а только возможные?

      – Угу, – хмыкнул Ференц, которого Карина, сидя на парте-то, оказалась теперь выше. Он отошёл на шаг и посмотрел на них с Гюрзой, как старшие девчонки смотрели на младших после того, как делали им причёски. Композиция. – Карина, а скажи-ка что-то милое.

      – Я не знаю, что сказать.

      – Ладно, допустим. А скажи ещё раз то, что ты пыталась нам сказать сейчас за завтраком.

      – Я