Тёмный лес. Григорий Васильевич Исаев

их перекличка напоминала далёкий спор. Трактирщик шёл впереди, его шаги были неуверенными, словно каждый камешек под ногами мешал идти прямо. Иногда он оборачивался, бросая взгляды на Вавилу, но тут же отворачивался, опасаясь встретиться с его глазами.

      Вавила ехал верхом позади. Конь шагал легко, но каждый шаг его словно вдавливал землю под ним. Он молчал, слегка покачиваясь в седле, прищурив глаза от полуденного света, и вглядывался вдаль, туда, где ферма Луция уже начала вырисовываться на горизонте. Но мысли его были не о скрибе и не о Луцие. Поля, этот простор, напоминали ему о другом времени.

      Когда-то, в те дни, когда он был мальчишкой, он тоже вышел за пределы города. Тогда ему было всего двенадцать, и эти поля, такие бескрайние и спокойные, казались ему чужими. Он выбрался из Эзилата, чтобы украсть. Его целью был курятник, набитый чужой птицей. Его голод тогда казался сильнее страха, а запах варёной курятины уже щекотал его ноздри.

      Он помнил, как крался в темноте, стараясь не дышать. Ветер, который шевелил листья, казался ему подельником, каждый шорох отдавался в сердце громким ударом.

      Когда он схватил курицу в тёмном сарае, её крик разорвал ночь, как удар грома. Звук был таким пронзительным, что ему показалось, будто его услышал весь город. Сердце тогда билось так, что в груди было больно. Он бежал, не разбирая дороги, чувствуя, как за ним несутся фермер и его дети. Он физически ощущал темноту вокруг себя – она обволакивала его тело, пытаясь поймать его, а каждый камень под ногами грозил сбить его с пути.

      Вернувшись домой, он закрыл дверь и сполз по стене, прижимая курицу к груди, как самый ценный на свете трофей. Она металась в его руках, её глаза блестели, словно обвиняли его в чем-то большем, чем простая кража. Мать этот поступок не оценила, как в целом и многого другого, но Вавила уже и не ждал от неё подобного.

      Теперь, проезжая через эти поля, он усмехнулся этой мысли. «Курица тогда, скриба теперь. Забавный знак.» Усмешка быстро сошла с его лица. Может быть, это не знак, а издёвка судьбы, её шутка, которой она смеялась над ним каждый раз, когда он думал, что сам управляет своей жизнью.

      Трактирщик что-то бормотал, но Вавила не слушал. Редкие деревья начали обступать их, а лес на заднем плане казался тёмным и безмолвным – он наблюдал за ними. С каждым шагом напряжение внутри Вавилы росло, как перед грозой, когда воздух становится тяжёлым и пронзительным, обещая бурю.

      ***

      Вавила остановился в тени высокой оливы, чьи узловатые ветви, словно руки древнего старца, тянулись к небу. Вокруг расстилалась низкая роща, переплетённая редкими кустарниками, а земля, сухая и потрескавшаяся, была укрыта жёсткой травой, шелестевшей под лёгким дыханием ветра. У подножия дерева, словно древние стражи, лежало несколько крупных камней, отполированных временем.

      С холма открывался вид на ферму, окружённую полями, где уже пробивались первые ростки, и редкими кустами, будто случайно брошенными рукой природы. Вавиле показалось, что это место – тонкая грань между двумя мирами: дикой, необузданной свободой леса и упорядоченной гармонией