Диверсанты из сорок второго. Александр Зуев

Скорее, как цыплята общипанные. Ладно, герои – диверсанты, спасибо. Дело вы сделали великое! Да и фашистов пугнули так, что уже второй день не наступают, осторожничают.

      С тех пор за батальоном прочно закрепилось прозвище «диверсанты».

      Иванцов потом часто вспоминал это удивительное состояние единения, слитности, ощущение восторга и спокойной уверенности одновременно, полное и однозначное изгнание страха и неуверенности. Как пришло это состояние? Скорее всего, первоосновой стала вера: он поверил и смог собрать в единый порыв веру отчаявшихся бойцов. Это была вера в высокий смысл, в Дух и его силу. И, может поэтому Дух увидел, услышал и воспринял эту освященную ВЕРУ и, уловив сгусток страстной человеческой энергии, превратил ее в полноценную реальность, в великое продолжение страстного желания выжить и победить. С тех пор политрук уверился: ведь такое дается каждому! Каждый имеет шанс на великий прорыв. Беда в том, что на этом пути, полном смертельных опасностей и в не меньшей мере смертельных соблазнов, многие, очень многие теряют веру. Теряют отнюдь не силы, а именно веру в себя, в высокий смысл своей жизни. И вот тысячи, миллионы звездочек – человеческих судеб, сгорают без следа, вспыхивают и гаснут мгновенно, не успев дать свет своему продолжению. А потому продолжение, новое воплощение, начинает свой путь впотьмах, проходя заново поединки света и тьмы внутри себя и не осознавая смысла побед и поражений, взлетов и падений.

      После выхода из окружения бойцы вечерами садились вокруг него и молча смотрели на угольки костра. Иногда кто-нибудь говорил задумчиво:

      – А помнишь, там… на дороге.

      Обычно эти воспоминания никто не поддерживал. Молча курили. Говорили о том, что будет после войны, какая будет жизнь – светлая, спокойная. Как после войны радостно будет встречаться. А то и вовсе всем вместе взять и поселиться в одном селе на богатых черноземах и создать свой колхоз, жить счастливо. Грузный Вася Малюгин в такие вечера вопросительно взглядывал на Иванцова. Тот молча кивал – и по кругу шла очередная бутылка французского коньяка, которую Юра Гезенцвей вместе с Малюгиным добыл при уничтожении немецких мотоциклистов. Миша Крутьев, семнадцатилетний доброволец из Перми, бегал за хворостом и до полуночи подбрасывал его в костер – подступала осень и в безветренные степные ночи спускались осенние холода.

      Иванцов вспомнил, как за день до выхода к своим в предрассветной тьме в небольшой ложбинке наткнулись на бригадного комиссара из своей дивизии и майора из СМЕРШа, которые выбросили свои документы, оружие, сняли форму и пробирались к Сталинграду в гражданском. Политрук приказал их арестовать. Те грязно ругались матом и грозились, но после того как политрук рванул из кобуры свой меченый ТТ и отщелкнул флажок предохранителя, бригадный комиссар посерел лицом и приказал майору заткнуться… После выхода из окружения их обоих расстреляли по приговору трибунала, но перед этим бригадный комиссар успел «сдать» Иванцова: