Диверсанты из сорок второго. Александр Зуев

особая жизнь, грозная и дерзкая.

      Политрук достал заветную тетрадь из планшета, отметил на новой странице «Для газеты «Комсомольская правда», 15 октября 1942 года». Вывел заветным огрызком химического карандаша: «Готовимся к главным боям в Сталинграде…»

      Вспомнились невольно события прошлого года – тогда он впервые ощутил завораживающее чувство притяжения к оружию, порожденное военной необходимостью убивать первым, чтобы остаться живым, на уровне какой-то особой внутренней, подсознательной жизни. В трагическом августе сорок первого под Смоленском был контужен, оглушен до потери сознания, и оказался позади наступающей немецкой цепи. Был тогда вторым номером. Первый лежал рядом, обнимая пулемет правой рукой, а левой придерживая половину снесенного миной собственного черепа. Контузия лишила чувства страха и боли, а кровь погибшего товарища на тяжелом прикладе ДП вдруг ожила и дала неожиданный, строгий и размеренный посыл каждому движению тела. Заботливо уложил погибшего в воронку, рачительно очистил рукавом гимнастерки затвор пулемета, продул от забившихся крошек земли, потом подышал на него, неспешно взял на мушку спины в мышиного цвета униформе и дал убийственную кинжальную очередь – под углом сзади – по плотной наступающей цепи. Видя как валятся в предсмертных судорогах отборные пехотинцы вермахта, не испытывал мстительного удовольствия. Пришло лишь спокойствие и уверенность, чувство исполненного долга, странное, непонятное пока ощущение всеобъемлющей необходимости и неизбежности этой своей военной работы.

      Политрук присел на бугристый камень у тропы, которую протоптали рыбаки, а теперь вот трамбуют сапоги его батальона.

      Подумалось: «С того дня своей первой военной победы, и нечастого на войне случая, когда один солдат вдруг получил и в полной мере использовал возможность уничтожения многих воинов противника, политрук проникся истинной, в чем-то мистической любовью к этому смертоносному другу. Переживал безмерно, когда его, наградив, повысили до младшего командира, а потом политрука, отлучив тем самым от любимого пулемета, который стал его главным военным талисманом. Теперь его личным оружием стал пистолет ТТ с глубокой царапиной на рукояти. «Тэтэшник» достался ему в наследство от погибшего в контратаке политрука Федора Рожкова, сраженного осколками разорвавшейся рядом мины, оставившей осколочный след и на рукояти пистолета.

      Удивительны были последующие превращения самого младшего политрука. Всех его предшественников, младших политруков, война выбивала начисто с удивительной календарной жестокостью: через каждые три дня. За восемнадцать дней боев под Смоленском было выбито из строя шесть политруков. Ни один из них даже не попал в госпиталь, все были убиты и наспех похоронены в Смоленской земле. Последний – у печально знаменитой Соловьевской переправы. Иванцов, седьмой по счету, продержался на этой должности ровно двадцать семь дней и остался единственным из младшего комсостава, который и вывел из боя на доукомплектование остатки батальона в количестве сорока одного человека. На следующий день после отступления на новые позиции батальон был отправлен на пополнение.

      Теперь батальон сражался в жарких сталинградских степях. За спиной солдат был Сталинград. Перед боями на внешнем обводе он прошел тяжкие испытания: гибель почти всех офицеров, долгий и трудный выход из окружения. Окружение стало особым испытанием для Иванцова, намного более трудным, чем для всех остальных бойцов, поскольку все они беспрекословно переложили на его плечи ответственность за свои судьбы и жизни. Тем более, что соседний первый батальон самораспустился. Бойцы и командиры выбирались из окружения поодиночке. Им показалось, что так безопаснее. А опасностей было такое великое множество, что Иванцову достался всего один шанс из ста тысяч. И он его выиграл, потому что не сдался, сохранил внутренний душевный баланс, соединил воедино крепкими мысленными нитями душевный порыв доверившихся ему людей, поверил в себя и в них.

      Иванцов вспомнил линию обороны, которую занимал его батальон под Старобельском, на Харьковском направлении. Его после ранения и лечения в медсанбате направили тогда на передовую с маршевым пополнением. Когда пополнение подходило к передовой, навстречу небольшими группами стали попадаться пехотинцы в разодранном обмундировании, многие с грязно-рыжими бинтами на головах и покалеченных конечностях. Скоро все поле вдоль линии обороны заполнили запорошенные серой пылью люди. Некоторые падали, продвинувшись вперед на коленках несколько метров, замирали на краткую минуту отдыха и забвения, потом поднимались и пошатываясь брели в спасительный тыл. Так может погонять только страх, страх остаться одинокими перед рычащей колонной наступающего врага, страх смерти в одиночку.

      Пополнение уже разместили в окопах, а отступавшая воинская часть все продолжала бездумно передвигаться через позиции батальона. Они не отвечали на вопросы. Только один пожилой боец с огромным почерневшим кровоподтеком на правой щеке на вопрос: «Много ли немцев наступает?» ответил сипло:

      – Щас узнаешь.

      Тогда батальону, вместе с соседями, удалось отбить две танковые атаки. Потом их забросали бомбами ненавистные немецкие «лапотники» – юнкерсы-87 с неубирающимися, торчащими