Сны Лавритонии. Максим Антипенок

тогда он понял – пела женщина.

      Глава 3: Вниз по лестнице

      Плим застыл, прислушиваясь. Всё внутри твердило – уходи, не лезь, не твои дела. Нет, не просто уходи – беги, даже не думая об оплате. Но песня… Она звучала совсем рядом, словно сами стены хижины напевали её. Ноты обволакивали, цеплялись за сознание, затягивали, как воронка.

      «Зачем я здесь? Почему не развернусь и не уйду, пока ещё есть возможность?»

      Но он не уходил.

      – Может, это просто ветер играет с воображением? Может, я устал, и мозг выдаёт странные фокусы? Или кто-то в этой хижине всё-таки нуждается в помощи? – пробормотал он едва слышно, будто спрашивая совета у осла.

      Решать нужно было быстро. Хозяйка могла вернуться в любую минуту, а с севера уже надвигалась тяжёлая снеговая туча.

      Вход в подземелье оказался прямо в сарае – тёмный провал в земляном полу, небрежно прикрытый еловыми ветками. Теперь сомнений не оставалось: именно оттуда лилась песня. Иногда она смолкала, будто в раздумьях, но затем вспыхивала вновь, наполняя воздух сладким, тягучим дурманом.

      Мелодия поднималась вверх – лёгкая, но уверенная, будто не просто звучала, а жила. Она не терялась в холодных стенах, не растворялась в темноте. Струясь по влажным ступеням, цеплялась невидимыми пальцами за свод, пробиралась сквозь щели в полу, чтобы вырваться наружу и поймать ветер.

      Ещё там, наверху, Плим понял: у этой песни было направление. Она рвалась на север, в сторону Зыбь-дороги.

      Скользкие земляные ступени вились, как змея, увлекая Плима в самое сердце горы. Один раз он оступился и едва не полетел вниз. «Нужно быть осторожнее», – подумал он, крепче сжимая фонарь и придерживаясь свободной рукой за стену. Потускневшие доски, служившие обшивкой земляному тоннелю, были покрыты мохнатой плесенью и липкой белой слизью. Гадость, конечно, но уж лучше так, чем оступиться и кубарем скатиться во тьму.

      Всё время, пока он спускался, по взмокшей спине пробегал сквозняк – рваные потоки холодного воздуха, смешанные с запахом сырой гнили. Где-то внизу, кроме пения, слышалось журчание воды. Может, подземное русло того самого ручья, у которого он столько лет валил деревья?

      Плим замер. Мелодия становилась всё чётче. Теперь это были не просто звуки, а слова, размытые, но явственные: «СПИ… КОРОЛЬ… ОСТАВИЛ… СОН…»

      «Не ошибся. Не померещилось. Ветер и болотный тростник здесь ни при чём».

      Теперь, когда Плим убедился, что внизу действительно кто-то есть, он снова вспомнил про старуху. Если ещё не сейчас, то очень скоро она хватится его. «Ну и что из того? Что старая карга может сделать? Ей и шагу не ступить по этим, будто жиром намазанным, ступеням», – успокаивал себя Плим. Но чем настойчивее он повторял эти мысли, тем отчётливее в памяти всплывали рассказы матери о ведьмах, леших и кикиморах, что прячутся в глухих лесах.

      Тусклый свет фонаря, нескончаемая спираль ступеней, затхлый воздух – всё словно сложилось в один зловещий голос, шепчущий: «Старуха – ведьма! Старуха