Сны Лавритонии. Максим Антипенок

Он чувствовал, что «великаны» следят за ним, словно ждут, когда он сделает первый шаг к их подножию.

      Дрожь пробежала по телу, и Плим до боли сжал уздцы. Беспокойство, которое тлело в нём с самого утра, теперь разрослось в полное ощущение опасности, заставляя его всё чаще оглядываться.

      – Ну надо же… – пробормотал Плим, вглядываясь в силуэты камней. – Я ведь хожу этой дорогой столько лет, а таких камней раньше не замечал.

      – Чему удивляешься? – отозвалась старуха, не оборачиваясь. Её голос звучал тихо, но пробирался под кожу не хуже мороза. – Люди в своей беспечности редко смотрят по сторонам. Проходят по самому краю обрыва, весело щебеча, шагают, даже не замечая, как близка опасность…

      Плим нахмурился. Слова прозвучали странно, но он лишь кивнул, предпочитая не задумываться над их смыслом. Может, старуха просто говорит загадками, чтобы не казаться слишком простой?

      Тем временем она раздвинула обледенелые заросли ежевики, и за ними открылась едва заметная тропинка. Плим оценивающе взглянул на узкий проход, прикидывая, сможет ли возок пройти через этот бурелом. Старуха, заметив его колебания, небрежно махнула костлявой рукой:

      – Не бойся. Дальше тропинка станет шире. Твой осёл и тележка поднимутся на гору без труда. А там, как я уже говорила, будет конец нашего пути.

      Её голос звучал спокойно, но в интонациях чувствовалась едва уловимая настойчивость, почти приказ. Плим ещё раз посмотрел на тропу и ощутил лёгкий озноб, пробежавший по спине. Он понял, что возврата назад уже нет.

      Дровосек натянул поводья, и осёл с явной неохотой начал продираться сквозь густые кустарники. Через несколько метров тропа действительно стала шире. Подъём был крутым, но колёса больше не цеплялись за острые плети ежевики. Однако даже теперь путь казался бесконечным, а вершина холма – недосягаемой.

      Плим всматривался вперёд. Каждый шаг давался с усилием, словно лес внизу не хотел пускать их дальше.

      Когда наконец они добрались до вершины, Плим остановился и перевёл дух. Солнце уже скрылось за горизонтом, оставив после себя зарево, окрасившее небо тревожными алыми и чёрными тонами. Холодный ветер резал кожу, а на фоне багряной полосы мерцали неясные тени. Осёл стоял неподвижно, дрожал от холода, и жалобно прижимал уши.

      С вершины холма открылся завораживающий вид. В отблесках закатного неба лесные силуэты казались охваченными огнём. Тени ложились густо, образуя бескрайний горизонт, где контуры деревьев тянулись до самого края земли. А там, где-то в глубине этой чёрной пропасти, жила своей жизнью его деревня.

      В домах запирали амбары и стайки. С цепей спускали собак, надеясь уберечь курятники от лисиц. На кухнях хозяйки цедили молоко, пекарь месил опару, а кузнец у остывающего горна отбивал последние удары молотком: бим-бим-бом, бим-бим-бом. Женщина в застиранном фартуке загоняла в дом ребятишек с красными от мороза щеками. На дворе у бургомистра зажигались огни, а в большом доме на дубовом столе уже расставляли приборы – семья бургомистра