Из одного дорожного дневника. Николай Лесков

легче теперь?

      – Таперича легче, аше бродие!

      – Что у тебя такое? – спросил я солдатика, когда офицер отправился командовать гасильщиками.

      – Дверью в агоне прищемил.

      – И крепко прищемил?

      – Совсем увесь коготок так и отворотил.

      – Что ж ты сделал?

      – Табаком присыпал, да вот тряпицей обмотал. Кровь только все так и валит, – добавил он, показывая мне на тряпку, смоченную кровью.

      – Купец! послушайте, купец! – обратился ко мне больной. – Не обидетесь, что я вас попрошу?

      – Не обижусь, мой друг, не обижусь.

      – Одолжите цигарочку, – и солдатик сделал мягкую улыбку. Я дал ему две сигары.

      – Вот благодарение вам. – Солдатик взял левою рукою сигары и запахнул их за обшлаг рукава больной руки.

      – Садись, – скомандовал офицер. Солдатики начали прыгать в «агон», и через десять минут мы пристали к гродненскому вокзалу, устроенному еще хуже ландваровского.

      11-го сентября. Гродно.

      Вчера целый день протаскался по Гродно. Гадкий городишко, хуже Чернигова, кажется. Еврей, поймавший меня за саквояж при выходе из вагона, уложил его в свою «бричку» и таким образом обязал меня влезть туда же.

      – Куда ехать? – спросил он, проехав шагов тридцать.

      – К Эстерке. – Я еще на дороге условился с моими знакомыми остановиться вместе, а они почему-то предпочитают «заязд Эстерки».

      «Заязд Эстерки», как все еврейские заязды, грязный, холодный, с дурно прилаженными окнами и хлопающими дверьми. Двери между нумерами ничем не заклеены, и под каждою дверью большое пустое пространство. В нумере слышно все, что говорят в соседних нумерах, справа и слева. Один из моих товарищей К—ч отправился к своему отцу, для свидания с которым он приехал из Вильна, а другой занял нумер рядом со мною, в нумере с другой стороны слышны молодые женские голоса и треск от раздираемой материи: там что-то кроят.

      Извозчик еврей, похитивший меня со станции железной дороги, взыскал с меня полтинник за доставление к Эстерке. Абрам, метрдотель Эстерки, стоявший при моем расчете, освидетельствовал, что это «стоит полтинника»; ну, стоит и стоит, делать нечего. Приезжает мой товарищ, обыватель литовского края и знаток здешних людей и здешних нравов. Извозчик в два приема сносит за ним кучу вещей, которых со мной не было, и получает за это 40 грошей, т. е. 20 коп. сер<ебром>.

      – Замало, пане, – говорит извозчик, – нужно бы 50 грошей.

      – Иди вон!

      – Дайте десять грошей.

      – Абрам!

      – Только пять грошей прошу.

      – Абрам! Абрам!

      Входит Абрам.

      – Что ему следует от железной дороги?

      – А чи я знаю? – говорит Абрам.

      – Врешь, говори!

      – Ну, вы же рядились с ним.

      – Нет, не рядился.

      – Ну, так дайте ему злотого (15 копеек).

      Извозчик забормотал по-еврейски, тыкая под нос Абраму злот и десятигрошовый билон.

      – Пошли оба вон.

      Евреи продолжают кричать.

      – Пошли вон, говорю вам, пошли!

      Извозчик выскакивает за дверь, а Абрам за ним. «Подерутся», –