Грязные игры. Часть вторая. Мятеж полосатых. Вячеслав Юрьевич Сухнев

кому-нибудь голову оторвать.

      – Да уж… – вздохнул Седлецкий. – Ну а как же твой папаня на город Касимов набрел?

      – Набрел… В тридцать втором или тридцать третьем году храбрые буденновцы вырезали в Гарме басмаческий кишлак. Впрочем, там все кишлаки почему-то были басмаческие. И не только в Гарме. Ну вот… Кишлак вырезали, а моего отца, пастушонка-сироту, пожалели. Проявили, так понимаю, классовую сознательность. Далее все как обычно: детдом, школа, рабфак… Стал отец строителем. Мотался вроде меня по всей стране. И женился нечаянно тоже в моем возрасте, после войны. А по-татарски я до сих пор знаю только, как поздороваться да попрощаться. Фарси в разведшколе выучил. Ну какой я таджик? А если не в паспорт смотреть, а в морду, то какой я, извини, русский?

      – И я не русский, – признался Седлецкий. – Я казак!

      – Такой национальности нет, – усмехнулся Мирзоев.

      – Есть! – упрямо сказал Седлецкий и поднял палец. – У меня и отец казак, и дед, и прадед. А в роду – хохлы, черкесы, даже крымчаки. Прабабку вообще из Турции привезли, в обозе. Из Анатолии, как гласит семейная хроника. Я иранист, но тюркские языки с ходу усваиваю. Почему? Это, брат, генная память во мне говорит, кровь… Ее не обдуришь. Наливай!

      Прикончили они коньячок, прибрались и на полках развалились, блаженствуя.

      – Народ завтра на референдум пойдет, – вдруг сонно сказал Седлецкий. – Да, да, нет, да… А нам не дадут исполнить гражданский долг. Ты за кого, за Ельцина или за Хасбулатова?

      – С ума еще не сошел, – отозвался Мирзоев. – Это они должны за нас голосовать, чтобы мы их на хер не послали. А без нас их Ткачев на одной веревке повесит. Ты не печалься – завтра по вагонам с урнами потащатся. Исполнишь гражданский долг, раз он у тебя так чешется.

      – Интересно, – засмеялся в темноте Седлецкий. – Мы с тобой, две чурки нерусские, Россию выручать собираемся, если по большому счету говорить. Не всех этих, а Россию! Что же сейчас делают настоящие русские, Турсун? И те, кто себя ими считает?

      – Воруют, – подумав, сказал Мирзоев. – Воруют да референдумы разводят. Значит, пока при деле.

      7

      Проснулся Акопов от теплого прикосновения солнечного луча. Мир сквозь прикрытые веки показался огненным. Где-то неподалеку тихо звякала посуда и шумела вода. Потом зашипело. Повеяло горячим маслом. Акопов поневоле сглотнул – есть захотелось. Он спустил ноги с древней хлипкой кушетки и огляделся, ощущая босыми пятками холодок линолеума.

      Вчера в полутьме комната показалась гораздо меньше. На самом деле она была, наверное, целым этажом дачи: по одной стене два широких окна, забранных плотной кисеей, и между ними – застекленная дверь на балкон. Бледно-розовые обои и светлый деревянный потолок лишь подчеркивали объем комнаты. А мебель подгуляла. Сразу видно – казенная, с бору по сосенке собранная. Покосившийся платяной шкаф, несколько стульев с прямыми плоскими спинками, двухтумбовый письменный стол, обтянутый зеленым сукном. Торшер под сереньким абажуром с кистями. А возле глухой стенки, у лестницы на первый этаж, тускло отсвечивал