Помнит только он. Павел Федорищев

запущенным фасадом, было холодно и сыро. Первой в дом вошла Галя, старательно потопав перед входом ногами, за ней – отец. Пока он поднимался на крыльцо, Тихон придержал скрипучую входную дверь и огляделся. Планировка была ему хорошо знакома: налево с крыльца – терраса, прямо – сени. Узкая и с мутными стёклами решетчатых окон терраска была холодной и нежилой. Вся нехитрая обстановка её – железная кровать, маленькая трёхногая этажерка и тюки с каким-то тряпьём – была сдвинута к дальней стене, и посередине было неестественно много места. Тихону стало не по себе от мысли, для чего было предназначено это пустое пространство: очевидно, именно здесь до выноса из дома стоял гроб.

      Отец тем временем поднялся по ступеням и, пригнувшись, прошёл прямо – туда, где была настежь открыта тяжелая кованая дверь, ведущая в сени. Половицы заскрипели, и каждый шаг отзывался глухим вздохом старого дома. Сени были холодные и сырые, но висевшая там же стоваттная лампочка заливала их тёплым светом, создающим ощущение безопасности, знакомое человечеству со времён первобытного костра.

      Тихон вошёл вслед за отцом, обстукивая ботинки о ступени. Пригнулся, но всё же ударился теменем о притолоку, тихо чертыхнулся. Владимир Петрович (так представился Тихону Галин молчаливый муж) остался на улице «докурить». Сени, судя по стоявшему тут же старенькому холодильнику и вбитым в стены гвоздям с висящими на них тулупами, когда-то выполняли функции кухни и прихожей одновременно. Здесь тоже было заметно, как просел с одной стороны дом: с одной стороны доски были как бы утоплены в пол, а с другой – выпирали из него чуть ли не на ладонь. Слева была добротная, хоть и потрёпанная временем, обитая синтепоном и засаленной тканью дверь, а напротив неё – шесть широких деревяный ступеней, ведущих к ещё одной двери – почти под потолком – и лестнице на чердак.

      Дверь слева, низкая, почти квадратная, со скрипом отворилась. В дыхнувший печным теплом проём высунулось веснушчатое лицо молодой женщины, показавшееся ему знакомым.

      «Видно, это и есть Людка!» – решил Тихон, подумав, что он определённо был с ней знаком, но знакомство это было настолько детским и неблизким, что осталось в его воспоминаниях только едва уловимыми штрихами.

      – Привет! – сказал он и нарисовал на лице улыбку, – я Тихон-младший. А ты Люда?

      – Ага! – кивнула она деловито, – Привет и тебе. Здрасьте, дядь Лёш! Разувайтесь тут, проходите. Тепло уходит! – «пуфф!», и дверь захлопнулась.

      Отец скинул сапоги и поставил их у стены рядом с распахнутой дверью. Доски в том месте провисли так, что ступать туда было бы опасно. Помешкав пару секунд, Тихон огляделся, в поисках скамьи или стула, куда можно присесть, но ничего подходящего не нашлось, и он присел на ступеньку лестницы, ведущей к дверце напротив входа в горницу. Сумку поставил там же. Отец переминался с ноги на ногу, пока Тихон пытался стащить с ног ботинки. Как назло, зашнурованы они были крепко, и, как часто бывает с теми, кто спешит, шнурки затянулись в тугой нераспутываемый узелок в самый неподходящий