Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.

      – Да насчет живота-то пес с ней, а только все-таки уж это хоть настоящая черная арабка, так и то хорошо, – отвечал Николай Иванович.

      – Danse de ventre… Illustre danse de ventre…[195] – отрекомендовал супругам стоявший около них слуга в халате.

      За негритянкой следовала белая женщина. Она продолжала тот же танец, но пошла далее. Дабы показать, что у ней шевелятся только живот и бедра, а верхние части тела остаются в полнейшей неподвижности, она взяла принесенные ей три бутылки с вставленными в них зажженными свечами, одну из этих бутылок поставила себе на голову, другие взяла в руки и в таком положении, продолжая двигать взад и вперед животом и бедрами, ходила по всей сцене, садилась на пол, даже полуложилась и ни разу не уронила свечей.

      – C’est le chef-d’oeuvre…[196] – отрекомендовал лакей.

      Глафира Семеновна плюнула.

      – Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! – воскликнула она, поднимаясь с места.

      – Да дай, душенька, до конца-то… – начал было Николай Иванович.

      – Довольно! Сейчас собирайтесь.

      – Позволь хоть коньяк-то допить и рассчитаться…

      Он ухнул в пустую чашку все содержимое графина и выпил. Стоящий около него лакей в халате даже вздрогнул и невольно воскликнул:

      – Monsieur…

      Ему в первый раз пришлось видеть, чтобы посетитель мог выпить целый графинчик коньяку, хотя графинчик был и очень маленький.

      – Комбьян? Получи за все! – воскликнул Николай Иванович, выкидывая на стол пятифранковую монету, и, рассчитавшись, направился к выходу с Глафирой Семеновной, все еще продолжавшей плевать и говорить:

      – И это называется театр! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

      XXXIV

      – Домой теперь, домой! – говорила Глафира Семеновна, выходя с Николаем Ивановичем за ограду выставки. – Меня и так еле ноги носят. Шутка ли, целую ночь в вагоне не спали и сегодня весь день на ногах. Приедем домой, спросим самоварчик, заварим чайку, напьемся с булками… Чай у меня свой есть. Я ведь целые полфунта привезла в турнюре.

      – Найдем ли только самовар-то в гостинице? – выразил сомнение Николай Иванович.

      – У французов-то? Это, брат, не немцы. Как же самовару-то не быть! Всемирная выставка… Центр европейской цивилизации. Здесь, я думаю, только птичьего молока нет, а то все есть. Ну едем, Николай Иваныч.

      – Нанимай извозчика. Вот извозчик стоит. Коше!

      – Oui, monsieur… – откликнулся извозчик и спросил: – Quelle rue, monsieur?[197]

      Глафира Семеновна хотела что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:

      – Николай Иваныч, где мы остановились-то?

      – Как где? в гостинице.

      – Да, да… Но в какой улице?

      – А мне почем знать? Ты у меня француженка.

      – Боже милостивый! я впопыхах-то и не справилась, в какой мы улице остановились!

      – Да что

195

Танец живота… Знаменитый танец живота…

196

Это шедевр…

197

Какая улица, месье?