Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

monsieur…[139] – произнес он наконец.

      – Как вит франк? To есть восемь франков? Да ты, почтенный, никак белены объелся. Восемь четвертаков по сорок копеек – ведь это три двадцать! – восклицал Николай Иванович. – Мосье, – обратился он к старику, стоявшему при их приезде за конторкой и теперь вышедшему на подъезд. – Вит франк хочет… Ведь у вас такса… Не может же быть, чтобы это было по таксе…

      Старик заговорил что-то с извозчиком, потом обратился к Николаю Ивановичу на французском языке, что-то очертил ему пальцем на своей ладони, но Николай Иванович ничего не понял, плюнул, достал две пятифранковые монеты и, подавая их извозчику, сказал по-русски:

      – Трех рублей ни за что не дам, хоть ты разорвись. Вот тебе два целковых и проваливай… Алле… Вон… Алле… – махал он рукою, отгоняя извозчика.

      Извозчик просил всего только восемь франков и, получив десять и видя, что его гонят прочь, не желая взять сдачи, просто недоумевал. Наконец он улыбнулся, наскоро снял шляпу, сказал: «Merci, monsieur» – и, стегнув лошадь, отъехал от подъезда. Старик дивился щедрости путешественника, пожимал плечами и бормотал по-французски:

      – О, русские! Я знаю этих русских! Они любят горячиться, но это самый щедрый народ!

      Николай Иванович, принимая пятифранковые монеты за серебряные рубли и в простоте душевной думая, что они выторговали у извозчика рубль двадцать копеек, поднимался в свою комнату наверх, следуя за прислугой, несшей его багаж, уже в несколько успокоившемся состоянии и говорил сам с собой:

      – Два рубля… И два-то рубля ужасти как дорого за такую езду. Ведь, в сущности, все по одному и тому же месту путались, а больших концов не делали.

      Глафиру Семеновну он застал заказывающей кофе. Перед ней стоял в рваном пиджаке, в войлочных туфлях и в четырехугольном колпаке из белой писчей бумаги какой-то молодой малый с эспаньолкой на глупом лице и говорил:

      – Madame veut café au lait… Oui, oui…[140]

      – Я кофе заказываю, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Надо же чего-нибудь выпить.

      – Да, да… Кофей отлично… – отвечал Николай Иванович. – Ты, брат, и масла приволоки, и булок, – обратился он к слуге. – Глаша! переведи ему.

      – Пян и бер…[141] – сказала Глафира Семеновна. – И побольше. Боку…

      – Пян-бер… – повторил Николай Иванович.

      – Oui, oui, monsieur… Un déjeuner…[142]

      – Да, да… Мне и жене… Ну, живо…

      Слуга побежал исполнять требуемое.

      XXV

      Когда Николай Иванович и Глафира Семеновна умылись, поспел и кофе. Тот же слуга в потертом пиджаке и четырехугольном бумажном колпаке внес поднос с кофейником, молочником и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадные чашки для кофе, превосходящие по своим размерам даже суповые чашки. При них находились так называемые десертные ложки. Николай Иванович как увидел чашки и ложки, так и воскликнул:

      – Батюшки! Чашки-то какие! Да ты бы еще, молодец, ведра с уполовниками принес! Кто же в таких чашках кофей пьет! Уж прачки на что до кофеища

139

Восемь франков, месье.

140

Мадам хочет кофе с молоком… Да, да…

141

Хлеб и масло.

142

Да, да, месье… Завтрак…