Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

одного дня не останусь! Поедем скорей в Париж. Что это за земля, помилуйте! Ни позавтракать, ни пообедать нельзя настоящим манером без телеграммы. Питайся одними бутербродами. К сухоедению я не привыкла.

      Глафира Семеновна быстро встала с постели и принялась одеваться. Николай Иванович протянул руку к ночному столику, вынул из портсигара папиросу, закурил ее и продолжал лежать, потягиваясь и покрякивая.

      – Да и сегодня прошу тебя сделать как-нибудь так, чтобы нам здесь можно было пообедать настоящим манером с говяжьим супом и горячими бифштексами или котлетами, – просила Глафира Семеновна мужа. – Здесь такой обычай, чтоб обедать проезжающим по телеграмме, – ну пошли им в гостиницу откуда-нибудь телеграмму, закажи обед – ну их, пусть подавятся.

      – В гостинице-то, я думаю, можно обедать и без телеграмм. Телеграммы только для станций на железных дорогах, – отвечал муж.

      – Все-таки пошли телеграмму. Расход невелик, а, по крайней мере, тогда пообедаем наверное… Телеграмму я тебе сама напишу. Я знаю как… «Готель Берлин… Дине ин фир ур»[64] – и потом нашу фамилию. Даже и не дине, – поправилась Глафира Семеновна. – Дине – это по-французски, а по-немецки – митаг. «Митаг ин фир ур» – вот и все.

      – Лучше же прежде спросить кельнера. Я уверен, что для Берлина телеграммы не надо, – стоял на своем Николай Иванович.

      – Ну уж это спрашивать, так наверное перепутаешься. Скажут – да, а потом окажется, что нет, – и сиди голодом. Беда за границей без языка. Вот ежели бы мы говорили по-немецки настоящим манером…

      – Вдвоем-то как-нибудь понатужимся.

      – Нам и так придется много натуживаться. Багаж надо добывать, саквояжи и подушки разыскать. Да что ж ты валяешься-то! Вставай… Смотри, уж одиннадцать часов!

      Глафира Семеновна возвысила голос и сдернула с мужа пуховик. Муж принялся одеваться.

      Через несколько минут супруги умылись, были одеты и звонили кельнера. Тот явился, поклонился и встал в почтительной позе.

      – Самовар, – обратился к нему Николай Иванович. – А тэ не надо. Тэ у нас есть. Цукер также есть.

      Кельнер глядел на него во все глаза и наконец спросил:

      – Tea wünschen Sie, mein Herr?[65]

      – Не тэ, а просто самовар без цукер и без тэ. Глаша, как самовар по-немецки.

      – Постой… Пусть уж просто чай несет. Может быть, самовар принесет?

      – Да зачем же, ежели у нас есть свой чай?

      – Ничего. Где тут с ним объясняться! Видишь, он ничего не понимает из нашего разговора. Брингензи тэ на двоих. Тэ фюр цвей.

      – Wünschen Sie auch Brot und Butter, Madame?[66] – спросил кельнер.

      Глафира Семеновна поняла и отвечала:

      – Я… я… Брод и бутер. Да брингензи цитрон, брингензи кезе… И брод побольше… филь брод…[67] Я, Николай Иваныч, ужасно есть хочу.

      Кельнер поклонился и стал уходить.

      – Постойте… Вартензи, – остановила его Глафира Семеновна. – Флейш можно бринген? Я говядины,

64

Обед в четыре часа (фр. и нем.).

65

Хотите чаю, сударь?

66

Хотите также хлеб и масло, сударыня?

67

Хлеб и масло. Да принесите лимон, принесите сыр… И хлеб… много хлеба…