Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

Как-нибудь и так напьемся. Видишь, здесь в Неметчине все наоборот, все шиворот-навыворот: на перинах не спят, а перинами покрываются, кипяток подают не в чайниках-арбузах, а в молочниках, – перебил жену Николай Иванович.

      – И обедают по телеграммам, – прибавила та. – Геензи[74], – кивнула она кельнеру, давая знать, чтобы он удалился, но вдруг вспомнила и остановила его: – Или нет, постойте. Нам нужно получить наш багаж со станции. Багаже бекомен. Вот квитанция… Хир квитанц, – подала она кельнеру бумажку. – Ман кан?[75]

      – О, ja, Madame, – отвечал кельнер, принимая квитанцию.

      – Ну так брингензи… Да вот еще квитанц от телеграмма… Вир хабен… – начала Глафира Семеновна, но сейчас же остановилась и, обратясь к мужу, сказала: – Вот тут-то я и не знаю, как мне с ним объясниться насчет наших саквояжей и подушек, что мы оставили в поезде. Ты уж помогай как-нибудь. Хир телеграмма. Вир хабен в вагоне наши саквояжи и подушки ферлорен… To есть не ферлорен, а геляссен в Кенигсберг, а саквояжи и подушки фарен ин Берлин[76].

      Кельнер стоял, слушал и таращил глаза.

      – Саквояжи и подушки. Ферштейн? – старался пояснить Николай Иванович, снял с постели подушку и показал кельнеру.

      – Kissen?[77] – спросил кельнер.

      – Вот, вот… Киссен… В вагоне геляссен. Вир хабен геляссен и телеграфирен.

      Кельнер взял квитанции от багажа и неотправленную телеграмму и удалился.

      – Бьюсь об заклад, что ничего не понял! – воскликнул ему вслед Николай Иванович.

      – Как не понять! Наверное понял, – отвечала Глафира Семеновна. – Я ему все обстоятельно сказала. Я теперь уж многие немецкие слова вспомнила и говорю лучше, чем вчера. Да и вообще научилась в дороге. Это ты только ничему не можешь выучиться.

      Она принялась пить чай и истреблять бутерброды с сыром и телятиной. Послышался стук в дверь, и кельнер вернулся. В руке он держал квитанции и улыбался.

      – Мы сейчас разглядели в конторе квитанции. По этим квитанциям вы можете получить ваш багаж и вещи только в Берлине, а не здесь, – сказал он по-немецки, кладя квитанции на стол.

      Супруги в недоумении глядели на него и не понимали, что он говорит.

      – Коля, ты не понял, что он говорит? – спросила мужа Глафира Семеновна. – Я решительно ничего не понимаю.

      – А мне-то откуда же понимать, ежели я немецким словам в лавке от чухон учился.

      – Дурак! – выбранилась жена и, обратясь к кельнеру, сказала:

      – Брингензи, брингензи багаже. Мы заплатим.

      – Das kann man nicht, Madame. Das werden Sie in Berlin kriegen[78].

      – Ну да, ин Берлин. Ведь мы в Берлине. Вир ин Берлин, вир зицен ин Берлин[79]. Хир Берлин?

      – Hier ist Dirschau, Madame… Stadt Dirschau…

      Глафира Семеновна начала соображать и вспыхнула.

      – Как Диршау? Какой штат Диршау?! – воскликнула она. – Берлин!

      – Nein, Madame.

      Кельнер снял со стены карту гостиницы, поднес к Глафире Семеновне и указал на заголовок, где было напечатано по-немецки: «Hotel de Berlin in Dirschau». Читать по-немецки Глафира Семеновна умела, она прочла

74

Идите.

75

Можно?

76

То есть не потеряли, а оставили… а саквояжи и подушки поехали в Берлин.

77

Подушка?

78

Это невозможно, сударыня. Вы получите это в Берлине.

79

Мы в Берлине, мы сидим в Берлине.