Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

Николай Иванович взял и сказал, что потом выкурит, а прежде «эссен и тринкен», и действительно напустился на еду. Немец смотрел на него и что-то с важностью говорил, говорил долго.

      – Постой, я его спрошу, как нам с нашими подушками и саквояжами быть, что в поезде уехали. Ведь не пропадать же им, – сказала Глафира Семеновна.

      – А можешь?

      – Да вот попробую. Слова-то тут не мудреные.

      – Понатужься, Глаша, понатужься…

      – Загензи бите, во ист наши саквояж и подушки? Мы саквояж и подушки ферлорен[34]. То есть не ферлорен, нихт ферлорен, а наш багаж, наш саквояж в поезде остался… Багаж в цуг остался, – обратилась она к немцу. – Нихт ферштеен?

      И дивное дело – немец понял.

      – О, ja, ich verstehe, Madam. Вы говорите про багаж, который поехал из Кенигсберга в Берлин? Багаж ваш вы получите в Берлине, – заговорил он по-немецки. – Нужно только телеграфировать. Nein, nein, das wird nicht verloren werden[35].

      Поняла немца и Глафира Семеновна, услыхав слова «wird nicht verloren werden, telegrafieren».

      – Багаж наш не пропадет, ежели мы будем телеграфировать, – сказала она мужу. – Нам в Берлине его выдадут.

      – Так пусть он телеграфирует, а мы с ним за это бутылку мадеры выпьем. Хер… Телеграфирензи… Бите, телеграфирензи. Вот гельд, и телеграфирензи, а я скажу данке[36], и мы будем тринкен, мадера тринкен.

      – О ja, mit Vergnügen[37], – проговорил немец, взял деньги и, поднявшись с места, пошел на телеграф.

      Через пять минут он вернулся и принес квитанцию.

      – Hier jetzt seien Sie nicht bange[38], – сказал он и потрепал Николая Ивановича по плечу.

      – Вот за это данке так данке! Человек! Менш! Эйне фляше мадера! – крикнул тот и, обратясь к немцу: – Тринкен мадера?

      – О ja, Kellner, bringen Sie…[39]

      – Кельнер! Кельнер! А я и забыл, как по-немецки прислуживающий-то называется. Кельнер! Мадера.

      Появилась мадера и была выпита. Лица у начальника станции и у Николая Ивановича раскраснелись. Оба были уже на втором взводе, оба говорили один по-немецки, другой по-русски, и оба не понимали друг друга.

      Перед прибытием поезда, отправляющегося в Кенигсберг, они вышли на платформу и дружественно похлопывали друг друга по плечу. Николай Иванович лез обниматься и целоваться, но начальник станции пятился. Когда поезд подъехал к платформе, начальник станции распростился с Николаем Ивановичем и на этот раз поцеловался с ним, посадил его в вагон и крикнул:

      – Glückliche Reise![40]

      Поезд помчался.

      VII

      Поезд мчался к Кенигсбергу, куда начальник станции неизвестно для чего отправил обратно супругов, так как и на той станции, где они пили с ним пиво и мадеру, можно бы было дожидаться прямого берлинского поезда, который не миновал бы станции. Очевидно, тут было какое-то недоразумение, и начальник станции и супруги не поняли друг друга. Да и на станции-то не следовало им слезать с того поезда, в который они сели по ошибке,

34

Скажите, пожалуйста, где наши саквояж и подушки? Мы саквояж и подушки потеряли.

35

Нет-нет, это не потеряется.

36

Спасибо.

37

О да, с удовольствием.

38

Вот теперь не тревожьтесь.

39

О да, официант, принесите…

40

Счастливой поездки!