Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

перезабыла. Рассчитывайтесь же скорее здесь в гостинице и пойдемте на железную дорогу, чтоб в Берлин ехать. С какой стати нам здесь-то сидеть.

      – Я в Берлин не поеду, ни за что не поеду! Чтоб ей сдохнуть, этой Неметчине! Провались она совсем! Прямо в Париж. Так и будем спрашивать – где тут дорога в Париж.

      – А багаж-то наш? А чемоданы-то наши? А саквояжи с подушками? Ведь они в Берлин поехали, так надо же за ними заехать. Ведь у нас все вещи там, мне даже сморкнуться не во что.

      – Ах, черт возьми! Вот закуска-то! – схватился Николай Иванович за голову. – Ну переплет! Господи Боже мой, да скоро ли же кончатся все эти немецкие мучения! Я уверен, что во французской земле лучше и там люди по-человечески живут. А все-таки надо ехать в Берлин, – сказал он и прибавил: – Ну вот что… До Берлина мы только доедем, возьмем там на станции наш багаж и сейчас же в Париж. Согласна?

      – Да как же не согласна-то! Мы только едем по Неметчине и нигде в ней настоящим манером не останавливаемся, а уж и то она мне успела надоесть хуже горькой редьки. Скорей в Париж, скорей! По-французски я все-таки лучше знаю.

      – Может быть, тоже только «пермете муа сортир»[80] говоришь? Так эти-то слова и я знаю.

      – Что ты, что ты… У нас в пансионе даже гувернантка была француженка. Она не из настоящих француженок, но все-таки всегда с нами по-французски говорила.

      Николай Иванович позвонил кельнера.

      – Сколько гельд за все происшествие? Ви филь? – спросил он, указывая на комнату и на сервировку чая. – Мы едем в Берлин. Скорей счет.

      Кельнер побежал за счетом и принес его. Николай Иванович подал золотой. Ему сдали сдачи.

      – Сколько взяли? – спрашивала Глафира Семеновна мужа.

      – Да кто ж их знает! Разве у них разберешь? Сколько хотели, столько и взяли. Вон счет-то, бери его с собой. В вагоне на досуге разберешь, ежели сможешь. Скорей, Глафира Семеновна! Скорей! Надевай пальто, и идем.

      Супруги оделись и вышли из комнаты. Кельнер стоял и ждал подачки на чай.

      – Дай ему два-три гривенника. Видишь, он на чай ждет, – сказала Глафира Семеновна.

      – За что? За то, что вместо Берлина облыжно в какой-то паршивый Диршау заманил? Вот ему вместо чая!

      И Николай Иванович показал кельнеру кулак.

      – Mein Herr! Was machen Sie?![81] – попятился кельнер.

      – Нечего: мейн хер! Не заманивай. Мы явственно спрашивали, Берлин ли это или не Берлин.

      – Да ведь не у него, а у швейцара.

      – Одна шайка. Проезжающих тут у них нет – вот они и давай надувать народ.

      Глафира Семеновна однако сжалилась над кельнером, обернулась и сунула ему в руку два «гривенника».

      Вышли на подъезд. Кланялся швейцар, ожидая подачки.

      – Я тебя, мерзавец! – кивнул ему Николай Иванович. – Ты благодари Бога, что я тебе бока не обломал.

      – Да брось. Ну чего тут? Ведь нужно будет у него спросить, где тут железная дорога, по которой в Берлин надо

80

Разрешите мне выйти.

81

Сударь! Что вы делаете?!