Наташа. Роман. Екатерина Васильевна Нечаева

шлагбаумы, а ноги – ходули неумелого циркача с искажённым лицом, на котором установились каменные черты вкруг выпученных замутнённых глаз.

      На прощание с любовником Люция заготовила душераздирающую, не раз отрепетированную сцену, но она даже не предполагала, что всё, тщательно продуманное и множество раз мысленно произнесённое, ей сыграть не удастся… Не будем вдаваться в подробности, жизнь лишила её этого, воспротивясь такому небрежному к ней отношению, или же смерть, словно играющий судьбами доктор, прописала иное лекарство. Важно ли это для того, кто, с парализованной чёрствостью душой, приговорён к мучениям завершающих земное существование дней? Нужно ли это, если болезнь хватает в свои силки и давит, давит, давит. Давит до такой степени, что в этой давильне меркнут любые дела земные, стираются любые поступки, гаснут любые слова. Может быть, кто-то где-то, страдая от боли, способен думать о других, но не Люция. Болезнь удобрила в ней самую тёмную почву и взрастила самые ядовитые семена.

      После обследования Люцию сразу же выписали: не операбельно, не излечимо, метастазы всюду, месяц-полтора, может, и меньше, готовьтесь, мужайтесь. Несколько дней оплакивающая себя бродила по квартире, едва волоча ноги, а потом легла умирать. На белоснежной (иных цветов в постельном белье она не признавала) подушке серело маленькое сморщенное лицо, поверх белоснежного одеяла лежали безвольные руки, и только пальцы с крашеными в ядовито-нервный цвет ноготками выдавали глубинные переживания. Люция приготовилась умирать, пеняя всем на то, что её мечта о театре так и осталась мечтой, а у них – дармоедов, и мечты-то настоящей никогда не было и не будет, им, недотёпам, простым обывателям, ни черта не смыслящим в изяществе, не понять, что такое высокая мечта. Свою роль Люция играла до тех пор, пока свет софитов высокой мечты однажды не погас – пришла боль, жгучая и мучительная. Боль, от которой хотелось бросаться на стены и вгрызаться в железо, ломая зубы. Боль, ставшая неожиданной для пьесы Люции.

      Настя на заводе с трудом выбила бессрочный неоплачиваемый отпуск. До последнего дня она ухаживала за матерью, терпя её склочность. Она почти перестала общаться с дочкой. Спала урывками, когда отец пытался подменить её у постели больной. Но каждый раз в такие минуты Люция тут же требовала вернуть дочь к «смертному одру», при этом она то вытягивала руки-шлагбаумы вверх, то вскрикивала «о, жизнь моя, я умираю, не уходи!», то призывала смерть, то проклинала всех. Последнее случалось чаще.

      Больше всего Наташке запомнились слова «изыди, исчадие ада». Она не поняла в брошенной в неё фразе ни единого слова, но глубоко прочувствовала весь жуткий смысл, которую та в себе несла. Быть исчадием Наташка не хотела и в последствии прилагала много усилий и стараний, чтобы не вызывать ни у кого сомнений, что она – не такая, что с ней удобно.

      Когда дед взял её за руку и вывел