Наташа. Роман. Екатерина Васильевна Нечаева

но тот зло отмахнулся и велел обеим уйти в избу.

      Михаил уехал, так и не обняв мать и не сказав сеструхе доброго слова. Больше он не приезжал, но в конце лета, подгоняемый надеждой, написал матери нескладное письмо. Так завязалась скупая переписка. Ответы были редки, потому что писались тайком от отца, проклявшего сына. Мать писать не умела, поскольку была малограмотной и могла лишь читать «по складам», письма же не разумела вовсе.

      Первое послание, ожидаемое долгие месяцы и прилетевшее перед Новым годом, было длинным и обстоятельным. Дарьяша под диктовку матушки писала на листочке из школьной тетради в широкую линейку неровным скачущим почерком о том, что они готовятся переезжать в соседнюю, чуть выше по течению, деревню, «потому как нашу-то Чизму порешили стереть с лица Земли», написала, что дом уже выбран, и сообщила адрес, по которому они с матерью будут ждать его весточек. От себя добавила душераздирающее об угрюмости отца, запечатавшего свою боль под проклятием, о болезнях матушки, надорвавшей и поясницу, и ноги и тщательно скрывавшей истинное положение дел, о зарезанной на мясо Глашке, которую она, Дарьяша, есть не может, потому что помнит её глаза, запах и исходящее от неё тепло, в конце черкнула об оставшихся жителях деревни, по-разному относящихся к «отлучению от родины».

      Люцию письма, приходящие из деревни, не интересовали, поэтому она попросила избавить её от вникания в чужой семейный вопрос, и Михаилу было не с кем обсудить, что делать и как жить с этой ношей дальше.

      Следующее письмо, короткое, с сальным пятнышком в левом нижнем углу, по весне принесло горькую весть: «померла Дарьяша, отмаялась вековуха, отболела сердешная». Было ещё несколько писем, таких же коротких и печальных, выведенных ровным округлым почерком, а через какое-то время переписка стихла, пока несколько лет назад приходской батюшка, изредка объезжавший жителей деревень, не написал, что Иван Потапов упокоился с миром, что окна на доме заколочены, а ключ от избы хранится у него, отца Алексия, который и писал все письма «по просьбе рабы божьей Федотьи, а потому стал невольным свидетелем горькой материнской любви и сыновьей привязанности». И ещё: «…то ли по великому промыслу божьему, то ли по столь же великой случайности, хозяйство моё скромное находится в той же деревне и почти на той же улице, не отвечающей духу эпохи, но отражающей характер деятельности и дух жителей древних гор».

      ***

      Очевидно, последние слова батюшка вставил для красоты словесной, потому что деревня давно уже не отражала ни промысел человеческий, ни любой другой промысел. Дух времени, требовавший когда-то для страны алмазов, золота и платины, выветрился так же, как ещё до него обнищал дух, поддерживающий то ценное в человеке, что не измеряется ускользающей сквозь пальцы золотой пыльцой. А что до духа жителей древних гор… Пусть это остаётся непреложной истиной, незыблемостью.