Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей. Александр Степанов

улице, когда я подошёл, Кузнецов бубнил что-то мне на ухо, возмущался:

      – К чему этот медосмотр хренов! Вот объясни, зачем его проводить, если мы перед лагерем полностью его проходили? Рост какой у тебя?

      – А? ― машинально спросил я, потому что не сразу понял, что ему нужно.

      – «Бэ»! ― ответил Кузя, сообразив, что я его не слушаю.

      – Тогда «Вэ», если в алфавит решил поиграть, ― отшил я его.

      – Ты что, не слышишь? Какой алфавит? Рост у тебя какой, спрашиваю? ― не отставал Кузя.

      – Сто шестьдесят два, ― ответил я и спросил, чтобы он отвязался:

      – А у тебя?

      – Сто пятьдесят шесть с половиной.

      С казав это, Кузя и переключился на Катаева:

      – Китаец, вес какой?

      – Сорок семь с половиной, и что?

      – А воняет, как от тонны!

      Пацаны засмеялись.

      – Что ржёте как индюки? ― обиделся Катаев, а Кузе посоветовал: ― Пошёл бы ты навоз нюхать со своими подначками.

      Кузнецов, привлекая наше внимание, кивнул на круглолицую девчонку, проходившую мимо:

      – Одноклассница моя, ― пояснил он.

      Когда она подошла ближе, Кузя окликнул её:

      – Эй, Емельянова.

      – Ну чего тебе?

      Кузнецов хлопнул по плечу Юрку Круглова, что стоял рядом, и, обращаясь к ней, спросил:

      – Подскажи, как правильно цвет волос у него называется?

      – Зачем тебе?

      – Сказать не можешь?

      – Могу. Рыжие, какие ещё? ― улыбнулась она.

      – Такие же, как на голове? Я же говорил, что она в окно подглядывала, ― громко, чтоб и она слышала, объявил Кузя.

      Емельянова покраснела так, что с лица исчезли её веснушки, бросила Кузе: «Дурак ты» и побежала к девчонкам. Круглов, а по-другому Рудый, выдохнул: «Кузя, ну ты и сволочь!». Не дожидаясь оплеухи, Кузнецов дал стрекача и скрылся за углом здания. Юрка Круглов погнался за ним.

      К нам подошёл Весёлкин, поинтересовался:

      – Кому ржём?

      – Весло, ― спросил Фрол, ― за что выпороли?

      Весёлкин почесал задницу и без смущения признался:

      – У отца ружье спёр и патроны. С карифаном ворон в огороде стреляли. Участковый прижучил, батю оштрафовал.

      – А что прутьями?

      – Чтоб больнее.

      – А меня недавно ремнём, ― поделился Фролов.

      – А меня ни разу, ― сказал Сашка Панус.

      Пацаны недоверчиво посмотрели на него, а я поверил Сашке, потому что меня тоже никогда не пороли. Не считая одного раза. Заработал ни за что. Летом после третьего класса зрителем стоял, когда старшие пацаны чужой велосипед для прикола пытались увести, а приписали соучастие.

      А вообще, отцу не до меня. Он ответственный работник, домой приходит поздно, ужинает и со стопкой свежих газет уходит к себе в кабинет, читает, часто слушает через треск глушилок «Голос Америки». Ни мама, ни я, не решаемся в это время беспокоить его.

      Когда из-за частых замечаний по поведению или серии двоек мама отказывается подписать дневник и оправляет меня к отцу, он, молча, авторучкой-непроливайкой