Забери меня, мама. Женя Озёрная

и молча клала их на стол, потом в комнате распускала длинные, густые каштановые волосы из тугого пучка, расчёсывала их и переодевалась в домашнее. Ставила на плиту вчерашний ужин, гладила Аню, сидящую за столом, по плечу и не говорила ни слова. За день её голос уставал – это было преподавательское.

      Мама молчала совсем не так, как бабушка. Тут всё было проще и не так страшно. Если бабушка в своём молчании была похожа на природу перед грозой, то мама – на тихие круги, бегущие по водной глади.

      Она своим молчанием как бы говорила: всё в порядке, я с тобой и делаю всё для тебя. Но чувствовалась в нём и грусть за то, что она не может дать столько, сколько хочет. Потому что она просто человек – какой бы неземной и таинственной она порой ни казалась.

      Человек со своими мечтами, причудами и секретами, любовью и неприязнью. Со своей дорогой в жизни – совсем не той, которую Аня когда-нибудь собиралась пройти. О том, что Аня говорит и думает про другое, мама тоже иногда грустила.

      Она не любила говорить о детстве и о том, как относится – то есть относилась – к бабушке. Аня знала только, что мама родилась в Озеровке, и удивлялась тому, что там её воспринимали как городскую; но в душе она, похоже, истинно такой и была. Мама приезжала туда и не хотела переодеваться, как говорили местные, в людское, оставалась в своей привычной одежде, деловых брюках и рубашке, а то и в пиджаке с подплечниками. Она курила тонкие сигареты, которых в Озеровке никогда не было, работала на непонятной для её жителей работе, воспринимала в штыки идею выйти замуж и родить ещё детей. Мама бежала от озеровской тишины, глухоты, молчания, пыталась построить что-то новое и опереться на это. Она во многом достигла успеха, но от прошлого так до конца и не сбежала.

      Хотя бы потому, что от неё всегда, даже сквозь городские духи, еле уловимо пахло травой, которую в Озеровке называли чемерикой, – там она росла по берегам речки Кривули, на задах улицы Боковой. Когда Аня говорила обо всём маме, та вздрагивала и отвечала, что чемерика не пахнет. Может, это была и правда, но теперь Ане не дано было это проверить – свозить её в Озеровку мама наотрез отказалась.

      Но Аню всё равно туда тянуло. Она никогда не считала себя городской, кто бы что ни говорил. Особенно после смерти бабушки – и после того, что началось потом.

      Глава 2

      Утром того дня мама, как это часто бывало, ушла на работу рано. Аня допивала из кружки чай с мятой и дожёвывала бутерброд с колбасой, а на ветке дерева прямо за окном сидела и смотрела на неё своими чёрными глазами-бусинками ворона.

      Ворона крутила головой и всё пыталась каркнуть, но что-то мешало ей это сделать. Она была такая увесистая, что ветка под ней покачивалась – того и гляди, пришлось бы расправлять крылья и взлетать. Но ворона смотрела на Аню, а Аня на ворону до тех пор, пока чай с бутербродом не кончились и не настало время пусть нехотя, но идти в школу.

      Выйдя из подъезда, Аня поняла, что на улице гораздо холоднее, чем говорила мама, и захотела вернуться обратно, чтобы переодеться. Но вспомнила,