Думки. Апокалипсическая поэма. Артём Рящев

ограды – столбы отбрасывают толстые тени, между ними копья решетки – тени совсем тонюсенькие, но их так много и они так часто, что едешь, а в глазах стробоскопит и как пьяный делаешься.

      Еду, еду, еду. Здравствуй, титановый ангел, первый человек тысяча девятьсот «Восток» на борту проникший гражданин республик. Еду, еду, еду. А потом – стоит на красном цилиндре посреди лета в пальто и пальто у него развевает, пусть и нет никакого ветра, а рука – в кармане: Что у меня в кармане? Но мы снова мимо и очень быстро. Потом – опять дома, только теперь они длинные-предлинные, а от перекрестка до перекрестка все дальше и дальше. Опять – мост, другой, без мачт и скучный, голый, но все равно: на него – тяжко, медленно, а с него – вжих! и встречным ветром сопли обратно в нос задувает. Потом – а там – я уж и следить перестал: вижу только перед собою брезентовый рюкзак на Жениных лопатках, а на нем застежки на солнышке поблескивают, за ним, за брезентовым рюкзаком, за застежками, и еду, не отставать стараюсь.

      Дорога с каждым оборотом колеса все уже да хуже, с одной стороны пылится стройка-недостройка, с другой – ползут голые, грязные поля. Чьи это поля? Поля, поля. Маркиза, маркиза… Вдруг снова домики – теперь все меньше, вот уж и до смешного маленькие, не дома, а избушки. Я стал. Калитка, а в ней щель: для писем и газет; под щелью: осторожно, злая собака! Рядом – столб: не влезай, убьет! Калитку окружает квадратный забор, в дальнем углу – косенький домишко, совсем зарос, голые ребра под шиферной крышей и глаза выбиты: один клееночкой заклеен, другой – дырки и трещины. И вдруг сквозь трещины, сквозь дырки на меня зыркнули толстые очки, а я – на педали и поскорей Женин рюкзак догонять.

      И вдруг под колеса каменка, булыжная дорога, вылезла из-под асфальтового одеяла. Голыми черепухами допотопных великанов будто вымощена. Предательское: тук-тук-тук – колесами по самым макушкам – извините за беспокойство, думаете мне нравится задницу об вас оббивать?! – и снова: тук-тук-тук – а вдруг спят, не умерли, не разбудить бы! Дальше – только по бровке и можно ехать, по стоптанному песочку.

      Теперь и домики пропали, и избушки, только дорога лентою, снова асфальтовая, и лес с двух сторон узким коридором стоит. Как же далеко мы забрались? А как обратно ехать? А Женя помнит, как нас сюда завез? А вывести сможет?

      Я хочу крикнуть, чтоб мы остановились и я все это у Жени смог бы выспросить, но как раз перед нами – мы стали в рядок как вкопанные, кричать не потребовалось, но и вопросы тут уже другие – туннель. Не туннель, а мост, но глубокий как туннель. А под мостом – темнота. Только темнота – конца не видно где белый свет за мостом снова начинается; как не заглядывай, не видно. Хоть глаза все истрать – темнота, да такая темнота, будто это темнота из-под всех мостов что ни есть в целом свете под этим одним собралась.

      И солнце сразу поблекло, здесь, на нашей стороне, и жара тут же отошла; из-под моста, как из глубокого колодца, холод: и кожа гусиная, и сердце зябнет.

      – Ух! – ухнул Фенек и разбил молчание.

      – Может, обратно? –