Думки. Апокалипсическая поэма. Артём Рящев

тряпкой.

      – Ахалай-махалай! – торжественно пропел Женя, схватил тряпку и резким движением сдернул ее.

      Тряпка хлопнула в воздухе, а за ней – серая пыль: кружится, вертится, ничего из-за нее не видно. Мы машем руками, а пыли хоть бы хны. Пока не накружится, не осядет.

      Наконец чуточку разъяснилось.

      – Велики! – радостно закричал Фенек, ну и у меня морда соответствует моменту, а Женя заскалился еще радостней: его ожидания оправдались, фокус удался – точно сейчас глазами пульнёт.

      Мы стояли, смотрели на велики и никто и слова не мог выдумать – закаменели с открытыми ртами. Похвалить бы Женю, да обойдется. Похвалить бы велики, но это тоже самое, что Женю похвалить – снова обойдется.

      А на что же мы смотрим каменея в восхищении? У стеночки, и Женя не соврал, и очертания тряпки тоже не соврали, стоят, обпершись друг об дружку, три велика. Все разные: один с баранками на руле, а баранки эти синей липкой лентой обмотаны, рама у него высокая, сам – тонкий-претонкий, и крылья блестят, как стальные, а на заднем крыле, на самом кончике – красный в белом окру́жке катафот; второй поменьше, потолще, коричневый, но с фонарем; а третий – совсем школьник.

      Который ближе к нам, потревоженный тряпкой, подумал-передумал, да и свалился на бок, дзынькнув звоночком. Мой велик будет, наверное – такой же как я тормоз.

      – Ух! – ухнул Фенек и как бы очнулся вдруг.

      Фенек схватил коричневый, с фонарем, велик за руль, кое-как развернул его и выкатил из сарайки. По пути: врезался в меня; навернул с табуреточки банку из-под кофе с гвоздями; чуть не навернул саму табуреточку; запутался в выцветшей тряпке; выпутался из выцветшей тряпки; не попал в первого раза в двери; со второго – тоже не попал; наконец, чуть не свалился вместе с великом, но умудрился-таки вытолкать его на дорожку-стометровку.

      Стоит, вцепился, аж костяшки побелели, ручками своими рыженькими в руль, а велик до того вели́к, что Феньку до него еще расти и расти: руль ему по плечи, рама по грудь – он даже залезть на него не сможет, не то что поехать!

      Фенек перевесил голову через руль, смотрит на фонарь:

      – Он зажигается? – спрашивает Фенек.

      – Зажигается! – подтверждает Женя.

      – А как включается?

      – Включается, когда едешь, – объясняет Женя. – Там машинка на заднем колесе, от нее фонарь и горит.

      – Ух!

      – Только ее навести на колесо надо, чтоб крутилась, – напутствует Женя. – Без этого не загорит.

      – Ух! – благоговейно ухает Фенек, а сам глаз от фонаря оторвать не может, даже на машинку от которой он работает не посмотрел.

      – Нравится? – спрашивает Женя.

      Фенек помолчал-помолчал да как посмотрит на Женю, а глаза у него – такими глазами не на героев смотрят, такими глазами на самых-самых из всех героев героев глядят. Море восторга в глазах у Фенька, а что еще хуже – и восхищения там на еще одно море. Ну вот как Черное море и Азовское – вместе. А мне – раскаленным прутом сердце прижгло. Самый-то ты хитрый,