Гранатовый остров (сборник). Владимир Эйснер

головни, талое выберем и по новой. Там и положили. Тятя «Отче наш» прочел и засыпали мерзлым, да бревен сверху навалили от зверя.

      Мы, все четверо, грамотны. Я дак вовсе три класса кончил, пока старшим в подмогу пошел. Ясно – не наши буквы на печи писаны. А что это: корабль, имя ли, фамилие – уже не спросишь.

      Начальству заявить – раций не было. На собаках двести да полсотни верст до поселку. И стока ж обратно. Да в длинну трехмесячну ночь семью бросить?

      Остался тятя. Нам молчать велел. Мертвого не подымешь, а люди разнесут как сороки; объясняй потом «товаришшам»: нечаянно, мол.

      И Савве крепко наказал: «В голову не бери и дурного не задумливай: мать погубишь. Бог правду видит, а мы молиться будем за душу невинную».

      Я же думал: «Как молиться, когда он без креста на шее? Может, и не крещеной навсе?» Ни даже у него кольца на пальце или серьги в ушах, как быват у моряков.

      Ну, делали, как отец велел. Да все поначалу втихаря за Саввой приглядывали, не сотворил бы чего над собой.

      Работы в ту зиму было невпроворот: песец шел – мы не успевали снимать, матушка – шкурки мездрить. И «босого» за двадцать взяли, а ты и одну-то шкуру выскобли – руки отпадут. Да дрова пилить – каждодневна каторга. Тут не до глупостев. Вечером чуть живы на лежанки падали, с утра – по новой вперед.

      А в лето, как мерзлоту отпустило, поехали мы с отцом на могилку, все в аккурат заровняли и дерен-мох настелили – тундра.

      IV

      – Про торбу-то я тебе ще не сказал. При ем была на поясе.

      В мешочке том чуть мяса сушеного оленьего и нерпячьего, да в чехле берестяном две иглы. Костяна и железна. А железна из проводки без ушка, просто загнут конец нитяной. Ще нож из обруча, как море, быват, бочку выкатит… Мяхко железо, негодно, об камень точено. Тока жир с нерпы срезать, да шкуры скоблить.

      И стрел несколько. Тяжелы и лехки стрелы. Арбалет же хитро сработан: три досточки лиственничны друг на дружку наложены, жилкой прошиты, а зацепа для тетивы передвижна. На малу натяжку и на большу.

      Тогда и поняли, зачем тот крючок на ремне.

      На малую – руками можно натянуть, еслив ногами на лук стать. А чуть зацепу к себе передвинешь – тока крючком поясным. И крепко бьет: на двадцать шагов доску прошибат. От удара и наконечник костяной, и стрела – вдребезги!

      Я с того малого натягу наловчился утей да нерпей бить – наши диву давались. Летом ведь тонет нерпа, еслив с карабина. Наскрозь голову шьет. Кровь – дугой, и булькотит на дно… А с арбалету, вишь ты, нет. Стрела в ране застреет, крови мало, успевашь подгребсти, на гарпун задеть.

      Ще с ружья-то шум. Раз стрельнул, всех распугал. А с арбалету – тихо. Я в то лето не меньше взял, как отец с братом.

      На равных стал им связчик[21]-зверобой. Гордой был: они мне стрелы готовили. Самы ловки тятя делал. Точно йшли, не ломались, по стокату раз одну пущал.

      А в другой год возможность стала на Моржовую переехать. Тут до поселка, до почты, до радиво тока сорок верст. В один ход собакам. Зажили мы как люди, а потом война-Дед Маркел воткнул шило в столешницу и спросил тихо:

      – Ты ведь грамотной, что такое «NORGE» не знашь?

      – Знаю, –

21

Связчик – напарник.