День, когда пала ночь. Саманта Шеннон

ты в последний раз о нем вспоминала? – спросила, заглянув ей в лицо, Эсбар.

      – Когда Сию прыгнула с дерева. – Тунува сделала глоток: вино потеряло вкус. – Я не вспомнила имени, не представляла лица, но… он был со мной в тот миг. Я бы сама за ней бросилась.

      – Знаю. – Эсбар коснулась ее колена. – Знаю, ты ее любишь. Но и ты знаешь, что я должна сказать как мунгуна.

      – Она не моя дочь и не твоя. Она принадлежит Матери.

      – Как все мы, – согласилась Эсбар.

      Видя, что Тунува глядит в потолок, она тяжело вздохнула:

      – Если тебе от этого будет легче, пойди утешь ее после того, как посетишь Мать. Имин тебя к ней пропустит. – Эсбар снова поцеловала Тунуву, оставив на ее губах вкус финика. – А потом вернись ко мне, будем снова любить друг друга, пока не уснем.

      В обители обходились без чинов. Сестры не слишком строго делились на два разряда – послушницы и посвященные, а званий почти не было, ведь обитель не двор и не армия. Только настоятельница и мунгуна.

      И еще третье – хранительница могилы. Тунува получила это звание на сороковой день рождения, и с ним – честь оберегать останки Клеолинды Онйеню, Матери, сразившей Безымянного, лазийской принцессы, основавшей обитель.

      «Я мало знаю людей вернее тебя, Тунува. Ты станешь хорошей хранительницей, – сказала Сагул. – Береги ее!»

      Тунува не подвела. Каждую ночь, когда обитель затихала, она спускалась в склеп, чтобы исполнить последний обряд дня. Нинуру всегда сопровождала ее, подобно белой тени.

      Нинуру была меньше всех в своем выводке, а теперь ростом почти сравнялась с Тунувой и хранила ей нерушимую верность – как всегда бывают верны ихневмоны тем, кто впервые накормил их мясом. Они запечатлевают кормильца на всю жизнь.

      Запечатлели они и обитель. Минули столетия с тех пор, как стая ихневмонов пришла в Лазийскую пущу, чтобы служить Матери, и ее девы обучили зверей говорить. Ихневмоны учуяли в Лазии Безымянного, признали его своим врагом и с тех пор стали верными союзниками обители. Внешне они походили на мангустов – как лев походит на кошку.

      У дверей Тунува поставила светильник рядом с сундуком и отперла замок первым из трех ключей. В сундуке лежал плащ. Краска не потускнела за века, прошедшие с тех пор, как его носила Клеолинда, – осталась густо-багряной, словно зрелый финик. Бережно развернув накидку, Тунува набросила ее на плечи. Она год от года боялась, что ткань – память о Матери – расползется в пальцах.

      Второй ключ открывал дверь в гробницу. Она обошла ее, зажигая от своего огонька сто двадцать светильников – по одному на каждую жизнь, оборванную приходом Безымянного в Юкалу. Когда вся камера засияла, она повернулась к каменному гробу и засветила последний светоч в руках каменного Вашту, высшего божества огня.

      Тунува налила себе из кувшина с драгоценным вином, изготовленным из смолы дерева. Испить его дозволялось только троим с высшими званиями. Преклонив колени перед гробом, она ополовинила чашу и молчанием почтила сто двадцать жизней.

      Она