Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится. Александр Гоноровский

цвета с клочьями угольно-чёрных облаков. Петропавловский собор был словно из расплавленного железа. На него было больно смотреть. Казалось, что какой-то художник раскрасил пейзаж для одного человека, и стоит лишь выйти из дворца, весь облик Петербурга изменится и приобретёт свой обычный тяжёлый, как строевой смотр, вид.

      На большом столе государя царил препятствующий делам военный порядок – посередине лежал лист с искусно нарисованным солдатом, рядом – чернильный прибор, идеально ровная стопка бумаг с краю. Над столом нависла бронзовая люстра в сто двадцать свечей. Мерно стучали напольные часы. В такт их ходу в коридоре раздались звучные шаги. В кабинет вошёл император Николай Павлович.

      Он был крепкого сложения, высок, усат, с умными холодными глазами и с крепкими, как у кавалергарда, ногами.

      Бошняк вспомнил о своём желании написать трактат, в котором собирался сопоставить реформы с фигурой правителя. Всё-таки у пузатых и низеньких выходило нечто иное, нежели у высоких и стройных.

      Некоторое время государь внимательно разглядывал посетителя.

      – Чем вы пахнете? – спросил наконец.

      – Тюрьмой, ваше величество, – ответил Бошняк.

      Глаза государя блеснули.

      – Вправду ли вы ботаник? – поинтересовался он.

      Бошняк кивнул.

      – Отчего же?

      Бошняк задумался.

      Государь терпеливо ждал. Как-то он сказал Бенкендорфу, что ожидание порой интереснее ответа.

      – В детстве, ваше величество, я сказал матушке, что решил стать государем. Но у меня ничего не вышло, – ответил Бошняк.

      Николай Павлович улыбнулся, подошёл к столу, поднёс к глазам остро заточенный карандаш:

      – Один миллион двести тридцать пять тысяч шестьсот сорок семь минус шестьсот двадцать одна тысяча девятьсот двадцать девять, – сказал.

      – Шестьсот тринадцать тысяч семьсот восемнадцать, – ответил Бошняк.

      Государь не вспомнил ответ. Листок с примером остался на диване – там, где он его придумал и записал. Николай кивнул и быстро вышел.

      Бошняк снова остался один. Он направился было к выходу, но в кабинет вошёл Бенкендорф.

      – Государь наслышан о деяниях и терпении вашем, – заговорил он. – Ему нужны те, кому он всецело довериться сможет.

      Они миновали коридор, их шаги застучали по мрамору лестницы.

      – В скором времени, Александр Карлыч, вы понадобитесь отечеству по делам, требующим непреклонности в осуществлении гражданского долга вашего, – сказал Бенкендорф.

      – Каков же долг? – поинтересовался Бошняк.

      Бенкендорф поднял подбородок. Так он делал всегда, когда собирался заговорить о важном:

      – Могу сказать лишь, что нам с вами предстоит сделать шаг в деле окончательного искоренения заговора декабрьского. Дабы последующим поколениям неповадно вольнодумствовать было.

      Они вышли под снег. Лакей распахнул перед Бенкендорфом дверцу кареты.

      – В ближайшие месяцы ожидается указ о создании Третьего отделения собственной Его Императорского Величества