О дивный новый мир. Остров. Возвращение в дивный новый мир. Олдос Леонард Хаксли

из-под кровати, между стулом Джона и стеной, вынырнул курносый карапуз и уставился на спящее лицо Линды.

      – Ну и… – начал он, но завизжал, не кончив. Ибо Дикарь поднял его за шиворот, пронес над стулом и отогнал подзатыльником. На визг прибежала старшая медсестра.

      – Как вы смеете трогать ребенка! – накинулась она на Дикаря. – Я не позволю вам бить детей.

      – А вы зачем пускаете их к кровати? – Голос Дикаря дрожал от возмущения. – И вообще зачем тут эти чертенята? Это просто безобразие!

      – Как безобразие? Вы что? Им же здесь прививают смертонавыки. Имейте в виду, – сказала она зло, – если вы и дальше будете мешать их смертовоспитанию, я пошлю за санитарами и вас выставят отсюда.

      Дикарь встал и шагнул к старшей сестре. Надвигался он и глядел так грозно, что та отшатнулась в испуге. С превеликим усилием он сдержал себя, молча повернулся, сел опять у постели.

      Несколько ободрясь, но еще нервозно, неуверенно сестра сказала:

      – Я вас предупредила. Так что имейте в виду.

      Но все же она увела чересчур любознательных близнецов в дальний конец палаты – там другая медсестра организовала уже круговую сидячую игру в «поймай молнию».

      – Беги, милая, подкрепись чашечкой кофеинораствора, – велела ей старшая сестра. Велела – и от этого вернулись к старшей уверенность и бодрый настрой. – Ну-ка, детки! – повела она игру.

      А Линда, пошевелившись неспокойно, открыла глаза, огляделась зыбким взглядом – и опять забылась сном. Сидя рядом, Дикарь старался снова умилить душу воспоминаниями. «А, бэ, цэ, витамин Д», – повторял он про себя, точно магическое заклинание. Но волшба не помогала. Милые воспоминания отказывались оживать; воскресало в памяти лишь ненавистное, мерзкое, горестное. Попе с пораненным и кровоточащим плечом; Линда в безобразнопьяном сне, и мухи жужжат над мескалем, расплесканным на полу у постели; мальчишки, орущие ей вслед позорные слова… Ох, нет, нет! Он зажмурился, замотал головой, гоня от себя эти образы. «А, бэ, цэ, витамин Д…» Он силился представить, как, посадив на колени к себе, обняв, она поет ему, баюкает, укачивает: «А, бэ, цэ, витамин Д, витамин Д, витамин Д…»

      Волна суперэлектронной музыки поднялась к томящему крещендо; и в системе запахоснабжения вербена разом сменилась густой струей пачулей. Линда заворочалась, проснулась, уставилась непонимающе на полуфиналистов в телевизоре, затем, подняв голову, вдохнула обновленный аромат и – улыбнулась ребячески-блаженно.

      – Попе! – пробормотала она и закрыла глаза. – О, как мне хорошо, как… – Со вздохом она опустилась на подушку.

      – Но, Линда! – произнес Джон. – Неужели ты не узнаешь меня? – Так мучительно он гонит от себя былую мерзость; почему же у Линды опять Попе на уме и на языке? Чуть не до боли сжал Дикарь ее вялую руку, как бы желая силой пробудить Линду от этих постыдных утех, от низменных и ненавистных образов прошлого – вернуть Линду в настоящее, в действительность; в страшную действительность, в ужасную – но возвышенную, значимую,