Во веке веков. Юрий Слащинин

выйдет. Не знаю, чем взять, а надо… Дочку-то добром она не отдаст. Учить её настроилась. Значит, шутейно бери. Крикну вам «горько» – целуй. А на людях поцеловались – твоя. На бумажках потом распишетесь. Подхватывай молодую и на поезд… Ту-ту-у…

      – Дед – а!., – порывисто обнял его Сашка.

      И ушёл. Пробежал через двор, как перелетел на невидимых крыльях. Вот она, любовь-то какая…

      А потом Гаврила Матвеевич с виноватой покорностью объяснялся с Ольгой Сергеевной. Сказал ей мысленно, что дочь завсегда отрезанный ломоть, что он не плохому помощник, а любви, значит – делу Божьему, и что он примет на себя все грехи, чтобы и детям их, и им самим было бы только хорошо. Много ещё говорил ей всякого. И чем дольше говорил, тем строже становились её глаза, заглядывающие прямо в душу. А там-то, перед ней, вся его правда нагишом: хочет её – и всё тут. Любыми бесстыдными путями изощряется привязать к себе: и замужеством её дочери с внуком, и её бы замужеством с ним.

      Оно-то, вроде бы, и не плохого хочет, но всё равно стало стыдно такой своей душевной наготы. И заторопился уйти в предстоящие заботы с азартом, который давно уже себе не разрешал. Так неожиданно свалившийся на его жизнь праздник мог быть последним, и надо было успеть его отпраздновать, пока не двинут прикладом по горбу.

* * *

      Весёлые дела…

      Смывая мучную пыль, Гаврила Матвеевич окатил себя водой из ведра, да – из второго и, пофыркивая, роняя вокруг себя капли, отжимая бороду, пошёл вытираться.

      В избе был Костик. Умытый и одетый в праздничные брюки и рубашку, в новеньких брезентовых туфлях, купленных на выход, он стоял перед зеркалом и расчесывал волосы на сторону, ровняя пробор. Такую прилизанную прическу он завёл после приезда брата, в противовес ему, а чтобы чуб не топорщился завитушками, смазывал волосы маслом. Увидев в зеркало деда, Костик сразу же бросил гребешок, подошел к столу и начал хмуро прибирать там книги. Рассердился за то, что с Сашкой шептался, догадался Гаврила Матвеевич.

      – Константин свет Тимофеевич, ружьишком опять баловался, а чистить дедку оставил?

      Гаврила Матвеевич растирался полотенцем и прикидывал, как ловчее обстряпать задуманное, на кого опереться? Без помощников в таком деле не обойтись. Да и внуков надо помирить. Ишь, надулся, следил за Костиком дед.

      Убрав книги, Костик повернулся и уставил на деда скорбные глаза, источавшие не просто обиду, а какой-то сырой подземный холод. Под таким его взглядом Гавриле Матвеевичу стало зябко, и он поторопился надеть рубашку, полагая, что разговор будет серьёзный и надо быть в строгом виде.

      – До гробовой доски, что ли, в сердцах будете друг на дружку? – решил прежде прикрикнуть на Костика Гаврила Матвеевич, а потом уже подвести к разумному.

      – Не надо, дед-а! Не надо… – умоляюще сказал Костик. Вышел из избы и тихо прикрыл за собой дверь.

      Гаврила Матвеевич задумчиво подергал бороду. Мысли пошли тяжёлые и корявые, надо бы разобраться, чтоб не сплоховать. Вон какой цирк устроили из-за