Да будем мы прощены. Э. М. Хоумс

отвечает им всем Эшли.

      – Перестань, – обрывает ее Нейт. – Это не называется «ничего страшного».

      – Когда тебе говорят «сочувствую», вполне нормально будет ответить просто «спасибо», – говорю я.

      Нас ведут в капеллу на службу и усаживают на скамьях, как на свадьбе. Родители и сестра Джейн с одной стороны, мы – с другой. За нами сидят знакомые родителей Джейн, люди, с которыми она ходила в детский сад, знакомые по тренажерному залу, друзья и подруги, соседи. Ведущий с Дня благодарения тоже здесь, и помощник Джорджа – солидный гей, баловавший детей по мелочи. Это он доставал им хорошие места на концертах, пропуска за сцену.

      Гроб стоит в передней части зала.

      – А она и правда там? – говорит Эшли, кивая на гроб.

      – Да, – отвечаю я.

      – Откуда ты знаешь, что ее одели как надо? – спрашивает она.

      – Приходится доверять.

      Ко мне подходит муж Сьюзен.

      – Гроб вам нравится? – интересуется он. – Верхний в ценовой линейке. Но в такой ситуации жестоко было бы экономить.

      – Вы спрашиваете моего одобрения?

      Я вспоминаю о похоронах Никсона. Инсульт хватил его дома в Нью-Джерси, вечером, как раз перед ужином. Домработница вызвала «Скорую», и его отвезли в Нью-Йорк, парализованного, но в сознании. Сперва прогноз был хорошим, но начался отек мозга, больной впал в кому и умер. Гроб Никсона перевезли самолетом из Нью-Йорка в Йорба-Линду, где люди в холодную ночь толпами высыпали на улицу и несколько часов ждали его в промозглой ночи. Я собирался поехать, совершить что-то вроде паломничества – как мормоны собираются к своей горе или фанаты на концерт своего кумира.

      Но я только смотрел по телевизору.

      За сутки мимо гроба Никсона прошли четыре тысячи двести человек. И я сожалею о том, что меня среди них не было. Смотрел по телевизору, но ничего не чувствовал. Я не провел ночь на холоде, ожидая вместе с другими. Лишь однажды я побывал в Йорба-Линде, спустя много лет после смерти Никсона.

      – Как я в школе расскажу? – спрашивает Эшли.

      – Там, наверное, уже знают, – говорит Нейт.

      – Так нечестно! – отвечает Эшли.

      Я ей протягиваю горсточку «Мишек Гамми».

      Сестра Джейн видит это и спешит с другой стороны зала. Садится на скамью прямо у меня за спиной, наклоняется и шепчет:

      – С каких это пор ты знаешь, что надо какую-то еду с собой носить?

      – А я не знаю, – отвечаю я, не поворачиваясь.

      Детей я не люблю, но чувствую себя виноватым. Хуже того, чувствую себя ответственным. И еще того хуже: считаю, что жизнь у них сломана.

      В этом эмоциональном напряжении я верчу в памяти случаи из жизни, не своей жизни, и меня тянет на сладкое. Я закидываю в рот парочку «медведей», не предлагая Сьюзен.

      – Где близнецы? – спрашиваю я ее.

      – С няней, – говорит она.

      Ботокс у нее такой свежий, что лицо совершенно неподвижно.

      К нам наклоняется пожилая женщина, трогает прядь волос Эшли.

      – Бедные вы деточки, ах, какие у тебя волосы красивые!

      Начинает