Пятницкий. Олег Тарасов

ни крути, но нужно дело довести до конца», − думал инспектор.

      − Таиров, приведи Пятницкого.

      − Так брат его сегодня на каникулы забрал…

      − Он с братом на постоялом дворе ночует, у Затекина, − Никитка не знал уже что рассказать ещё, только бы не сообщали про него родителям. − Утром сулился за вещами зайти, и поедут домой.

      − Прекрасно! Таиров, до утра ждать не будем. Идите на постоялый двор, приведите Пятницкого. Проведите осмотр вещей, тогда и решим что делать.

      − Иван Иваныч, − Таиров нахмурился и покосился на Никитку, − так ночь уже, метель содит как оглашенная! Можа погодим сегодня, а завтра утречком, спрохвала…

      − Никаких спрохвала! Решим сейчас и дело с концом.

      Стенька, не привыкший долго отпираться от приказа, глубоко вздохнул, и неспешно направился к сеням, на ходу помахивая палкой словно примеряясь, ударит какого-то невидимого врага.

      Митрофан и его старший брат Николай, учитель Новоусманской земской школы, расположились в меблированной комнате Затекинского постоялого двора.

      За стеной, изредка вспыхивая азартным спором, тлела карточная игра. Нетрезвый голос в коридоре, трагически соскакивая на фальцет, нещадно ругал какую-то Зинку. Пришедший на шум управляющий, безуспешно грозил буяну городовым. Из трактира на первом этаже долетал урывками хлипкий, срывающийся рык дырявой гармони. Жизнь в постоялых текла привычным манером.

      Николай попросил человека принести кипятку и баранок.

      − Ну что братец, вырвался на свободу? − посмеивался через четверть часа старший, с удовольствием наблюдая как Митрофан жуёт мягкие баранки, запивая чаем со сладким запахом чабреца…

      Николай помнил, какое это несравненное счастье, ехать на каникулы домой.

      − Ты ешь, не отвлекайся, знаю, что скажешь. И добром завидую тебе.

      − Почему завидуешь? − Митрофан приподнял брови, то ли от удивления, то ли жадно хлебнув горячего чая. − Разве тебе не радостно как мне?

      − Радостно конечно. Но по-другому. Человек так устроен − сам растёт, а чувства высыхают.

      − Как картошка? Она же к осени делается ядрёная, а лучёвья усыхают в труху, − пояснил Митрофан, удивившемуся брату.

      Николай склонил голову чуть на бок и улыбнулся сравнению.

      − Да, Митрош, именно так, как картошка. Вроде и есть в тебе чувства, только не поймёшь уже, это и правда сердце заходится, или только голова велит тебе: это хорошо – радуйся. Или плачь, смотря, что по случаю выпадет.

      − А это хорошо, ай плохо? − Митрофан секунду приостановил уничтожение баранок.

      − Бог знает, братец. Может и хорошо. Кто бы вынес, кабы сердце за всё болело.

      Николай полез в сумку, за табаком, и, закуривая папиросу, перевёл разговор на другое:

      − Как твоё учение. Всё ли гладко?

      − Да кубыть не тяжело даётся. И за голос отец Илья хвалил. Только как придёшь с классов, тоска берет.… Сколько раз думал, подберусь, и до дому бежать.

      − Митрош, да сколько ты в училище? Неужто не обвыкся? − удивился брат.

      Мальчик