Пятницкий. Олег Тарасов

вступила мать. − На што ты им там нужон?

      Одевавшийся рядом брат Сергей вступился:

      − Митроша поёт дюже хорошо. Все ему рады. Нихай сходит, батюшка, греха никакого нет.

      − Кубыть это дело, в такие года всеми ночами песни играть? Что с него только будет!

      − Женим поране, и всех делов! − рассмеялась старшая сестра Анна.

      − Черти вас разжигают, с вашими гулянками! Чтоб не поздно…. А то мне вставать скотину убирать вчерась, а они заходють! Грех-то какой!

      − Слыхал Митрофан? − подал голос отец. − Тебя в первую голову касается. Завтра до свету вставать. Не забыл? В учение ехать. Кончилися гулянки.

      − Помним, батюшка! − ответил за всех Сергей и мальчишки выскочили на двор.

      Федька ждал их, притопывая валенками у ворот. Девки, стоящие чуть поодаль, как всегда развеселились, увидев Митрофана, который ещё не велик был годами ходить на посиделки.

      − Женишок любимый сызнова с нами!

      − Чур не зариться! У вас на слободе, поди своих на кнут не перевешаешь, а Митроша нашенский!

      − И не надобно! Нам бы послухать чудок, а там хоть пироги из него пеките!

      Ой да веселитеся, мои подру…

      Вы подруженьки, к нам весна.

      Заиграла одна из девок. Остальные подхватили голос в голос:

      Ой да к нам весна,

      Скоро к нам придёт

      Ой да солнце

      Сгонит снег-мороз

      Дошли до Федькиной избы. Дверь открылась, из сенцев хлынули клубы пара. Балалайка и гармонь были на месте. Кто-то уже заводил плясовую.

      Ходики на белёной стене показывали второй час ночи. Нужно было собираться. Заканчивать не хотелось, но многие уже стали расходиться до своих дворов.

      Каникулы заканчивались, а письмо Путилина отцу было не читано.

      Митрофан, вспоминая о нем, засовывал руку во внутренний карман поддёвки и трогал гладкую казённую бумагу с шершавым шрамом сургуча. В эти минуты неразрешенность дела безжалостно проводила по сердцу куском льда, царапая и холодя неясным колючим страхом.

      Каждый день перед сном он успокаивал самого себя, представляя, как отдаст письмо отцу и, придумывая, что скажет. Но сколько не выстраивал в мыслях разговор, конверт оставался закрытым.

      Николая он Христом богом попросил не рассказывать отцу о происшествии с обыском. Брат, не зная о письме, посчитал, что дело закончено.

      А детское сердце, в своей непознанной глубине, искало то, что невозможно ещё было представить даже в мечтах, немудрёных и недолговечных как снег, что стает в первую туманную оттепель.

      − Ты не уснул ли, братец? − Федька пихнул в бок Митрофана.

      − Уснёшь тут, − прошептал Митрофан себе под нос и начал одеваться.

      − Что смурной? Девка какая должно смутила?

      − Нет, накой мне девки, − мальчик покраснел.

      − Сознавайся, а то был весел, а как домой идить, голову свесил.

      Митрофан подумав чуть, достал из-за пазухи письмо, которое всегда носил с собой.

      − Не знаю как быть Федька. Вот письмо из училища, от инспектора отцу. Провинился я тама. Могут из училища погнать,