Пятницкий. Олег Тарасов

тоже шло с прохладцей, а то и вовсе застывало у доски недвижными «статуями» учеников, не знающих урока.

      Зубрить латынь, когда с лета не был в родном доме, а до праздников можно считать часы, для многих не представлялось возможным.

      Ничего из нужного не задерживалось в голове. Мысли скакали зигзагами, как зайцы по снежной степи: от арифметики к тёплой печи, с которой не надо вставать по звонку надзирателя, от печи к праздничному сытному столу в родном доме, от стола до ледяной горки с санками.

      Пока прискачет мысль обратно, короткий зимний день выхолостит ветер принёсший ночь.

      Для Митрофана ожидание каникул скрашивали новые песни. Поначалу он никому не показывал книжку. Прятал её под армяком. Это было не сложно, в классах стоял холод. Печь топили с утра. Спасала она лишь до обеденной молитвы. На весь день положенного запаса дров не хватало, и потому разрешалось сидеть в верхней одежде.

      Долго учить песни украдкой не получилось. Митрофан, переписал большую часть книжки в отдельную тетрадку, которую решил подарить брату на Рождество. На титульном листе красным карандашом написал пару строк виданных на открытках в лавке Петрова: «Кого люблю − тому дарю. Люблю вечно − дарю сердечно».

      Кто заметил его за переписью неведомо, но всё общежитие бурсы быстро прознало о тайном Песеннике. Вечером к нему подошёл Васька и сообщил:

      − Митрош, ребята просят тебя песни попеть.

      Когда надзиратель ушёл, для верности выждали час, и он впервые, во весь голос исполнил несколько новых песен.

      Петь пришлось не по одному разу. Многие ребята подстраивались, запоминая слова, и скоро уже всё походило на небольшой хор.

      Спать легли за полночь.

      Глава 4

      С утра, перед арифметикой, Митрофан с Васькой сидел на подоконнике перед классом.

      − Дроби сегодня задавали. Учил? − спросил Митрофан, догадываясь об ответе.

      − Нет, дюже добре, ещё и дроби. Батюшка наш говорит: Ангелы господни серчают, ежель кто в пост через меру думками полнится, да за работой гонится. Через это рука отсохнет, или могёшь умом тронуться, как Сенька-пастушок.

      − Ну, тогда поджидай пескарика, − улыбнулся Митрофан.

      Отец Илья, особо нерадивым ученикам, иной раз, шлёпал деревянной линейкой по загривку. Это у бурсаков называлось «выписать пескаря».

      − Кубыть впервой. А может и пронесёт, − неуверенно ответил Васька.

      Открыли книгу, пытаясь хоть немного уразуметь до начала урока, что за дроби такие рассыпаны по заданным страницам и не заметили, как тихонько к ним подошёл Никитка Прозоров.

      − Митрош, я по делу. Дашь песни списать? Дюже охота попеть.

      Митрофан, зная его страсть к песне, не удивился просьбе, но всё равно улыбнулся. Господь обделил Никитку и голосом, и слухом, но петь он любил с неутолимым желанием.

      − На что, Никит? Тебе сам надзиратель запрещал петь, а то домовой пужается!

      − А мне ещё дюжее хочется. Хочешь, я заместо этого тебе пряник дам? Не погребуй, Митрош. Хороший пряник.

      − Вот это дело,