Поэзия на европейских языках в переводах Андрея Пустогарова. Сборник

– море темное, где странных голосов полно

      и не один уж год ушел на дно.

Голубь

      О, голубь – ты любовь и дух.

      Иисус зачат от этих двух.

      Я, как и вы, люблю Марию —

      нас пожените, дорогие!

Павлин

      Прославлен от земли до звезд,

      он красотой ласкает взгляды.

      Так пышно распускает хвост

      и так сверкает голым задом.

Ибис

      Во мглу землистую, безгласный,

      сойду на верной смерти зов.

      Латынь смертельная, словарь ужасный,

      как ибис с нильских берегов.

      Le bestiaire ou courtege d`Orphee

      Окраина

      Античность – это день вчерашний.

      Мосты заблеяли, пастушка – Эйфелева башня!

      И Древний Рим, и Греция, как статуи, застыли.

      Античными уж выглядят автомобили.

      Религия лишь блещет новизною —

      так, как ангар за взлетной полосою.

      Да, христианство столь же молодо, сколь свято.

      Модерный самый европеец – папа Пий Х.

      Но окна смотрят на тебя, и ты

      стыдишься в храм на исповедь зайти.

      Реклама, афиши – стихи для поэта,

      а в прозу тебя погружают газеты:

      за грош – что наделал убийца-злодей,

      а также портреты великих людей.

      А улица – названия припомнить я не смог —

      на солнце вся блестела, как горн или рожок.

      Босс, работяга, секретарша, ангела милей,

      четырежды проходят в будний день по ней.

      И трижды поутру простонет тут гудок,

      а в полдень колокола тявкнет голосок.

      Здесь вывески и надписи, запретами пугая,

      чирикают, как будто попугаи.

      Я благодать фабричной этой улицы люблю

      между Омон-Тьевиль и Терне-авеню.

      А эта улица была когда-то молодою.

      Здесь мама наряжала в белое меня и голубое.

      Мой старый друг Рене Делиз! Как много лет назад

      церковный пышный полюбили мы обряд.

      И в девять вечера, когда прикручен газ, огонь стал голубой,

      из спальни ускользали мы с тобой.

      В часовне колледжа молясь всю ночь,

      просили мы Христа помочь,

      чтобы глубин извечный аметист

      нам славою Христа сиял, прекрасен, чист.

      То лилия прекрасная, которую мы все взрастили.

      То факел – рыжая копна волос, ее ветра задуть не в силах.

      То скорбной матери сын бледный, обагренный.

      То наших всех молитв густая крона.

      Двойная виселица для вечности и чести.

      То шесть лучей звезды все вместе.

      То Бог, что умер в пятницу и ожил в воскресенье.

      Быстрее летчиков его на небо вознесенье.

      И это мировой рекорд – такая высота.

      И, курсом следуя Христа,

      курсант-двадцатый век все делает исправно:

      как птица, в небо он взлетает славно.

      И дьяволы из бездны поднимают взгляд

      и на Христа глядят.

      – Да это ж Симон-волхв! – они галдят.

      – Да он угонщик и налетчик, а не летчик!

      И ангелы, порхая, небо застят

      вокруг воздушного гимнаста.

      Икар,