В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков. Самарий Израилевич Великовский

ниоткуда,

      Но та и хандра,

      Когда не от худа

      И не от добра.

Перевод Б. Пастернака

      Горожанин по всем своим привычкам и вкусам даже тогда, когда он попадает на природу, Верлен владел секретом быть «по-разговорному сверхъестественно естественным» (Пастернак) – в его письме просторечный оборот нигде не выпирает, изящно встроен и тем приглушен.

      Задушевно-певучая простота Верлена, бывшего – сравнительно с максималистами Рембо или Малларме – реформатором без запальчивости, вполнакала, неповторима и одновременно – узловое звено в преемстве самых, быть может, лиричных лириков Франции, тянущемся от средневековых труверов и Шарля Орлеанского к Аполлинеру и Элюару.

      Соломинка смиренномудрия

      Жермен Нуво

      Среди тех, за кем во Франции закрепилось прозвище «про́клятые», самый близкий к Верлену по жизненной судьбе и духу – такой же, как и он, неприкаянный пере кати-поле и тоже искавший в христианстве тихую гавань Жермен Нуво (1851–1920). По разным причинам Нуво не сумел вовремя напечатать подготовленные было им рукописи своей лирики: «Доктрина любви» в 1881 г., «Валентинки» в 1887‑м. Потом, в сорок лет пережив мировоззренчес кий кризис, сделавшись богомольным паломником, который кормился подаянием и находил себе пристанище на чердаках, Нуво уже сам решительно противился стараниям своих дав них друзей опубликовать хотя бы часть этого наследия (под латинским псевдонимом Humilis – «Смиренный»); в результате оно было собрано из выходивших посмертно отдельных книжек только к середине XX века.

      Душевная расколотость Нуво неискоренима, и вместе с тем он парадоксально целостен. Он аскет и язычник не просто попеременно, а бывает – слитно: одновременно певец жарких плотских радостей и мистической благодати, природы во всей ее телесности и духа во всей его высветленности. В обоих случаях – и здесь основа его просто душного всеприятия – Нуво самозабвенно исповедует «любовь к любви», земной и небесной, счастье поклоняться ее дарам, нежно обожать творение и всякую в нем тварь. По тому-то он так легко, естественно переходит от молитвы к страсти и обратно, от грезы к чувственности, то перебирает четки псалмов, то вывязывает гирлянды мадригалов. В устах Нуво с его очарованной детскостью само упоминание о любви звучит как старинный деревенский заговор ото всех напастей:

      Мне все невзгоды нипочем,

      Ни боли не боюсь, ни муки,

      Ни яда, скрытого вином,

      Ни зуба жалящей гадюки,

      И ни бандитов за спиной,

      И ни тюремной их поруки,

      Пока любовь твоя со мной.

      Что мне какой-то костолом,

      Что ненависть мне, что потуги

      Корысти, машущей хвостом

      Угодливой дворовой суки;

      Что битвы барабанный бой

      И сабель выпады и трюки,

      Пока любовь твоя со мной.

      Пусть злоба черная котом

      Свернется – не сверну в испуге,

      Неотвратимым чередом

      Приму несчастья и недуги;

      Чисты душа моя и руки,

      И что