Улан Далай. Наталья Илишкина

отлыниваешь? Мы тут много ваших посекли, так, Шпонёк?

      – Так точно, – откликнулся Шпонько. – Посрать и то было некогда.

      Он сполз с лошади, отстегнул ремень с кобурой и ножнами, передал Ковалю:

      – Подержи пока, я до ветру отлучусь.

      Поковылял, перешагивая через мертвые тела вдоль обочины, к перевернувшейся на бок телеге. Вернулся чуть не бегом, на ходу застегивая штаны:

      – Там за телегой хтой-то хоронится! Дай-ка сюды мой клинок! – Выхватил из ножен шашку и побежал обратно.

      Чагдар, сжав зубы, отвернулся… и вдруг услышал полузнакомый, ломающийся подростковый голос:

      – Пощадите! Пощадите!

      Чагдар резко обернулся на крик. По вспаханному полю в разные стороны от перевернутой телеги бежали две фигурки в калмыцком платье – женская и мальчишеская. Женщина припадала на правую ногу. Кричал мальчишка, кричал и мчался, не оглядываясь, по пашне, вопил отчаянно, думая, что преследователь настигает его. Но Шпонько выбрал женщину и гнался за ней, тоже прихрамывая после целого дня в седле.

      – Стой! – Чагдар сам не узнал свой голос, больше похожий на свист пули. – Стой!

      Но никто из троих и не думал останавливаться. Чагдар дал шенкелей гнедому и бросился догонять Шпонько.

      – Шпонёк! Не руби-и-и! – истошно завопил он.

      Но на голос его обернулся не Шпонько – обернулась женщина. На губах появилась улыбка узнавания, она уже приоткрыла рот, чтобы что-то произнести… и тут мелькнула в руке Шпонька шашка, и Альма запрокинулась, на мгновение повиснув на клинке. Шпонько выдернул шашку, и тело рухнуло навзничь, беспомощно раскинув руки.

      Шпонько уже наклонился над жертвой, примеряясь нанести последний удар в грудь, когда Чагдар прыгнул на него сзади, рванул на себя, и они упали в борозду. Не поняв, что произошло, Шпонько матюкнулся и тут же захрипел: Чагдар сдавил ему горло…

      Товарищи помешали ему удушить Шпонько. Навалились, разжали руки, скрутили Чагдара.

      – Мальчишку, мальчишку не убивайте! – орал Чагдар, не чувствуя боли и пытаясь вырваться. – Братишка мой младший!

      Могилу для матери они с Дордже копали уже в темноте. Место выбрали на меже, чтобы не пахал землю плуг над ее костями. Земля была мягкая, как копченое сало, липкая только. Чагдар резал пласты шашкой, Дордже отгребал руками, непрерывно бормоча слова молитвы дребезжащим голосом – у парня от пережитого стучали зубы. Тело матери лежало рядом, завернутое в расшитую синими цветами скатерть, которую пожертвовал из своих трофеев Морозов.

      Взводный Червоненко подходил, спрашивал, не помочь ли чем.

      – Ты смотри, зла на Шпонько не держи, он все делал по указаниям, – предупредил Червоненко. – У кого перед советской властью вины нет, тот от нее не бежит, тот к ней тянется. Так нам товарищ комиссар разъяснял, помнишь?

      Чагдар промолчал.

      Положив на могилу согласно обычаю ветку прошлогодней полыни, братья вернулись к костру, разведенному из собранных