Улан Далай. Наталья Илишкина

протягивая рук, двигалась обреченно к непонятному морю, куда под страхом смерти велели им идти атаманы…

      За два года Гражданской войны на Дону шашкой и веревкой истребили казаки немало безземельных крестьян, и калмыки в стороне не стояли. Ловили бывших своих арендаторов, надевших теперь буденовки и красноармейские шинели, и перед тем, как порешить, заставляли есть землю. «Земли тебе казацкой захотелось? Ешь досыта!» В отместку заживо сжигали красноармейцы захваченных в плен калмыков-деникинцев. Каждая сторона стремилась изничтожить врага под корень.

      В конце января, когда Сводный конный корпус, тогда еще с Думенко во главе, вышел к реке Сал, Чагдар попал в родной хутор. Ни дымка, ни коровьего мыка, ни овечьего блеяния, ни конского ржания… Значит, не будет расстрелов и не устроит командир судилище, решая, кого казнить, кого миловать. Больше смерти боялся этого Чагдар.

      Теперь нужно уберечь хутор от поджога. Всем своим товарищам и командиру взвода Червоненко загодя рассказал Чагдар, что Васильевский – его родина, что богатым хутор никогда не был и что многие хуторяне сражаются под началом Буденного в дивизии у Оки Городовикова.

      Передовой их разъезд беспрепятственно доскакал до хуторской площади и спешился у раскрытых настежь дверей правления. Рядом с крыльцом на истоптанном снегу чернело свежее пепелище большого костра. Тонкие серые хлопья разлетелись далеко окрест, несколько недогоревших листов застряло в кроне старого карагача.

      – Чевой-то твои хуторяне всю писанину спалили? – вихрастый Шпонько привстал в стременах и цапнул один лист с ветки. – Про че тут? – Шпонько сунул листок Чагдару. – Почитай-ка нам, ты же шибко грамотный.

      Чагдар пробежал листок глазами: «…поведения очень хорошего и антибольшевистского настроения. По неграмотству податель бумаги ставит крест после оглашения ему написанного». Повезло, что имя отгорело.

      – Вот тебе и красный хутор! – процедил Шпонько. – Точно фамилие там не написано?

      – Да понятно, что наш калмычок своих выгораживает, – вторил Шпонько его дружок Коваль. – Были бы сознательные, не ушли бы за беляками. Твои-то вот, к примеру, где?

      Чагдар пожал плечами. До своего база он еще не добрался. Когда лежал прошлой осенью в тифозном бараке в Царицыне, попался ему один иловайский станичник из перебежчиков, который шепнул, что брат его старший Очир за усердное истребление большевиков еще два Георгия заработал и стал полным кавалером. Тогда пожелал Чагдар, чтобы тот станичник из болезни не выкарабкался. Перебежчик помер на третьем приступе.

      А Чагдара после тифа откомандировали к оставшемуся без корпуса Думенко: пока тот с тяжелым ранением по госпиталям валялся, Буденный прибрал к рукам командование корпусом, и теперь «батька крестьянской конницы» набирал себе новых бойцов. Неважнецки чувствовал себя Чагдар среди пришлых хохлов и великороссов, только-только севших в седла и с завистью глядевших на то, как он управляется с конем.

      – А вот поехали к твоему базу! – предложил неуемный