Четыре пьесы. Комнатная девушка ■ Так уж случилось ■ Отель «Монплезир» ■ Логика сумасшедшего. Александр Жабский

А ты считаешь, знаем? Ну, правильная на вид вся из себя, принципы свои всюду показушно выпячивала. Так может она делала это, лишь дожидаясь подходящего случая. А дождалась – и побоку все её принципы. А что, такое разве не бывает?

      ИНГА (уныло). Да нет, что ты, бывает. И очень даже часто.

      ИРИНА. И вот наша праведница наткнулась на золотую жилу – и поступила, как многие, а именно все. Меня это почему-то не удивляет.

      МАТВЕЙ. А меня удивляет. Не мог я так в ней ошибиться!

      ИРИНА (насмешливо). Ты женщин, Матюха, не знаешь – телёнок ещё. Думаешь, первый и последний раз они с тобой так обошлись? Да всю жизнь так и будет. Ты ей доверие – она тебе рога. Кто больше предложит, на того тебя и поменяет.

      МАТВЕЙ. По себе-то не суди!

      ИРИНА. А я тебе рога, мой дорогой, не наставляла. Так что отвянь, будь любезен, на фиг.

      Картина 4-я.

      Комната в квартире Доброрадова. Посередине – стол с грязной посудой, остатками закусок, салатов, вокруг которого теснятся, едва не налезая друг на друга, разномастные стулья, табуреты, скамейки.

      Входит Иллария в чёрном платье и чёрном гипюровом платке. Начинает снимать с двух картин на стенах, забранных под стекло, куски тёмной ткани, которой они занавешены.

      Из-за стены слышится пронзительно-скандальный женский возглас: «Как только вымоешь всё, чтобы духу твоего тут не было больше! Ключ оставишь консьержке!» Затем громко хлопает входная дверь.

      Входят Инга с Ириной. Следом за ними – Алёна.

      АЛЁНА (Илларии). Погоди, Ларенька, не снимай! Ещё же трёх дней не прошло, как…

      ИРИНА (недоумённо, наблюдая за тем, что делает Иллария). А зачем их было вообще занавешивать, если деда даже в дом не привозили – сразу на кладбище?

      ИЛЛАРИЯ. Сказали, что так полагается. Будто душа три дня находится в доме, где жил умерший, а для неё же, мне бабушка говорила, нет преград.

      Алёна согласно кивает. И Иллария поправляет сдвинутые ею было занавески на картинах, возвращая прежний вид.

      АЛЁНА. А на зеркале в спальне занавеску вообще сорок дней не стоит снимать.

      ИНГА. А то что будет?

      АЛЁНА. Все рядят по-разному. Но традицию лучше не нарушать.

      ИЛЛАРИЯ. Ну, это уж они пусть снимают без меня – когда захотят. Слышали же, как доченька бедного Сидора мне кричала, чтобы убиралась отсюда, как только порядок наведу. А значит это будет нынче вечером. Поможете?

      ИРИНА. Да какой разговор! Эти стулья откуда? Какие-то колченогие, словно ими дрались в салуне… И табуретки тоже доисторические.

      ИЛЛАРИЯ. По соседям собирали – у Сидора-то стульев вообще нет, он их не любил.

      ИРИНА. Но у кого что именно брали, конечно, никто не знает?

      Иллария молча виновато кивает.

      ИРИНА. Тогда я беру это на себя. Обойду соседей, спрошу где чьё – и разнесу потом.

      Уходит с самым раздрызганным стулом наперевес.

      АЛЁНА (оставшимся). А мы, девочки, давайте сначала посуду на кухню снесём.

      ИНГА. А я бы тут её и оставила. Пусть эти наследнички свои