Разбойничья злая луна. Евгений Лукин

закон!

      – Это очень страшный закон… – сообщил Гриша.

      – Как дам сейчас в торец! – еле сдерживаясь, пообещал я. – Мигом в себя придёшь!

      Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвёрдо.

      – Закон о нераспространении личности… – торжественно, даже с какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь.

      Некоторое время я моргал. Закон – понимаю. О нераспространении – понимаю. Личности – тоже вполне понятно. А вот всё вместе…

      – Так ты что, в pозыске, что ли?

      Гpиша вздpогнул и посмотpел на меня с ужасом:

      – Н-не знаю… Навеpное…

      – И фотокаpточки твои, навеpно, в ментовке уже pаздали?.. Ну, в милиции, в милиции!

      Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода.

      – При чём тут милиция? – спросил он.

      – Ну если ты закон нарушил!

      – Не нарушал я ваших законов! – в отчаянии сказал Гриша. – Свои – нарушал. Ваши – нет.

      У меня чуть сердце не остановилось.

      – Какие свои? Гриша!.. Да ты… откуда вообще?

      – Из другого мира я, Минька, – признался наконец Гриша Прахов.

      Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку.

      – Из-за рубежа? – как-то по-бабьи привизгнув, спросил я.

      – Дальше…

      Я потряс головой и всё равно ничего не понял:

      – Как дальше?

      – Дальше, чем из-за рубежа… – еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. – С другой планеты, понимаешь?..

* * *

      В калитку я его внёс на горбу, как мешок с картошкой.

      Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.

      Дёрнул я плечом – висит Гриша, признаков жизни не подаёт. Прислонил его к забору, давай трясти:

      – Гриш, ты что, Гриш?..

      Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..

      – А ну пошёл отсюда! – закричал я на Мухтара. – Иди в будку! Дурак лохматый!..

      В будку Мухтар не пошёл и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл.

      Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка.

      – Минька, ты? – спросила мать. – А что это Мухтарка выл?

      – Да кто ж его знает! – с досадой ответил я. – Тут, мать, видишь, какое дело… Не один я.

      По дому словно сквозняк прошёл: хлопнула дверца шифоньера, что-то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде – то есть в наспех накинутой шали – возникла в прихожей. На лице – радушие, в глазах – любопытство. Думала, я Ирину привёл – знакомиться.

      – А-а-а… – приветливо завела она и замолчала.

      Гриша сидел на табуретке, прислонённый к стеночке, и мученически