Шоумен. Министерство мокрых дел. Владимир Васильевич Гриньков

ловя взглядом глаза своих собеседников. – Какой год-то на дворе?

      При упоминании о годе в его мозгу словно соскочил какой-то рычажок. Дегтярёв захлебнулся воздухом и замолчал. Медленно прозревал. Наконец всё сопоставил – и слова своих недавно обретённых знакомцев, и их старого покроя форму, и портрет Генсека Брежнева на стене – и, ещё не веря собственным догадкам, спросил:

      – Вы с какого года здесь? Сколько службу несёте?

      Спрашивал, а сам понимал – ну чушь же это всё, не может быть, не бывает так – а тут Брусникин в ответ:

      – Я с восьмидесятого.

      – Я с восемьдесят первого, – отозвался его товарищ.

      – И я с восьмидесятого, – это уже третий вступил.

      – С семьдесят девятого.

      – С восьмидесятого.

      У Сан Саныча голова пошла кругом. Здесь не было никого, кто спустился бы под землю позже восемьдесят первого года. Года, в котором колбаса стоила два двадцать, Советский Союз давал достойный отпор силам империализма, а Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев вёл страну к новым трудовым свершениям.

      – Вы это серьёзно? – переспросил начавший терять рассудок от такого расклада Дегтярёв.

      – Мы люди военные, – скупо объяснил причины собственного долготерпения Брусникин. – Прикажут ещё двадцать лет под землёй просидеть – просидим. У нас тут харчей лет на пятьдесят.

      – Но не может же быть! – затряс головой Сан Саныч. – Чтоб вам не сказали ничего! Чтоб не поставили в известность!

      – О чём?

      – О том, что происходит там, наверху!

      – А что наверху? – беспечно пожал плечами Брусникин и указал на экран, тот самый, где был Нью-Йорк. – Те же дома, те же люди, та же жизнь …

      – У них! – возопил Дегтярёв. – Это у них та же жизнь! А у нас всё, всё по-другому!

      – Ну что может быть по-другому?

      – Всё! Всё! – Сан Саныч захлебнулся воздухом, не зная, как объяснить случившиеся перемены людям, которые пятнадцать последних лет провели под землёй. – КПСС уже не самая главная партия в стране, – заторопился он. – Их у нас много, партий-то этих. И вместо Генсека теперь Президент. Жратвы в магазинах полно, а денег у людей нет. И безработица страшная, и преступность, доллары разрешили, и теперь тот, у кого их много, – молодец, а у кого долларов нет – тот, значит, в пролетариях ходит. В пролетариях – в смысле, пролетает без денег-то. На улицах стреляют, шахтёры бастуют.

      На Дегтярёва смотрели так, будто решали, с какого боку к нему лучше подступиться, чтобы надеть смирительную рубашку. Но он этого даже не замечал.

      – Проституция, само собой, расцвела. Торгуют, в общем, телом, – продолжал он свою просветительскую речь.

      – Может, ещё и негров линчуют? – подал голос один из офицеров.

      – В смысле?

      – Ты про нас рассказываешь? Или про Америку?

      – Про нас.

      – Очень уж на Америку похоже – как нам замполит на политинформациях докладывает.

      – В общем, да, – согласился Дегтярёв, поразмыслив. – У нас как в Америке. Только ещё хуже.

      На него смотрели,